Публикация Алины Нос и Марии Сотниковой в журнале «Банзай-Тюмень» (янв.-февр. 2011), предлагающая настоящий «лошадиный» маршрут для путешествия по Европе — по местам, связанным с иппологической историей.
Ушли те времена, когда любое путешествие неизбежно означало многодневную тряску на жестких сиденьях почтовых карет, небезопасное странствие на медленно передвигающихся заморенных клячах.
Ушли развлечения полупьяных туристов, желающих почувствовать себя не то Чингисханом, не то его личной седельной сумкой, под тихие матерки «инструкторов», пытающихся заставить больных прогулочных лошадей подняться на загаженные чайками крымские горы или протрястись по какому-нибудь всеми забытому национальному парку.
Уходит и «элитный» лошадиный туризм, вояжи по дорогим европейским «школам верховой езды», где стареющие тренеры под золотом и бархатом вальтрапов прячут зашпоренные лошадиные бока, а под рекламами о VIP-досуге скрываются солидные мартирологи клиентов, сломавших шею в песке «элитных» манежей.
Забытым музеем стоит в Вене испанская школа, чью тишину давно нарушает лишь редкое ржанье огромных белых липиццанов. Пустуют школы и залы, согласившиеся принять чемпионаты по так называемому конному спорту, скучают пожилые билетерши, бывшие звезды «конных балетов», не надеящиеся продать и трети мест на шоу своих преемников и учеников.
Еще изредка шумят ипподромы, но ипподромы разговор особый, поскольку вопрос присутствия на них больше упирается в размер и конфигурацию шляпки и в сопряженные с этим возможности завязать аристократические знакомства. Образованные детки вчерашних новых русских лошадиным прогулкам предпочитают дайвинг, яхтинг и шоппинг.
Впрочем, все это, конечно, не означает, что нельзя составить какой-то вполне «лошадиный» маршрут путешествия по Европе. История страстного и искреннего поиска пути к лошади очень тонкой нитью пронизывает Европу. Но эта нить стальная, и, зная о ней, найти ее, в общем, нетрудно. Пусть давно разрушены дома, по кирпичу разнесены старые стены, пусть сами улицы затерялись в новых постройках, парках и фонтанах. Здесь «знать» порой и означает «увидеть». Увидеть, как по давно исчезнувшим улицам старого Эльберфельда изящный и грациозный Карл Кралль идет проведать на ночь своего жеребца Царифа; как блестит в свете дымных факелов шитье на попонах, на платьях, на колетах собравшихся на рю Сервандони друзей и сподвижников Арнольфини; как идет вдоль старой версальской стены истерзанный и окровавленный ученик Молчальника де Нестьера; как уверенный спокойный голос великого Плювинеля звучит под сводами готического манежа, которого больше нет… Но, впрочем, обо всем по порядку.
Кот Чезаре Фиаччи
И порядок этот, наверное, стоит отсчитывать от веселой, дерзкой и не очень трезвой эпохи Возрождения – от революции, которой так ждала Европа, заморенная христианским Средневековьем. Тогда-то и появились мастера Haute Ecole, которые добили старые представления о всадничестве и предъявили миру образцы невообразимой по совершенству, принципиально новой, Школьной, езды. Стоит пройтись по итальянским улицам, представить себе тот долгожданный первый глоток воздуха перемен, который соответствовал тому, что мы называем Реннесансом, чтобы понять, что, в сущности, основой Школьных отличий были, конечно, не просто посадка, новый фасон сапог или понимание некоторых элементов. Нет. Главное – это была первая и единственная школа работы с лошадью, которая раз обозначила и никогда не нарушила тенденцию безостановочного развития и умения оставлять в прошлом все дикое, страшное, анахроничное и ненужное.
Ведь, если вдуматься, первые итальянские отцы-основатели творили, пусть и во имя особых умений, то, от чего нормальному человеку становилось дурно. Так, распутный и жадный красавец Чезаре Фиаччи в погоне за лошадиным сбором (состоянием наивысшей мышечной и психологической концентрации, включающей, в частности, подведение задних конечностей под корпус) засовывал под зад лошади кота, привязанного животом к полке. Кот орал и царапался. Метод был дик, но – за неимением лучших – популярен. Однако уже ближайшие наследники Фиаччи обходились без котов, а современная «От Эколь» и вовсе приводит лошадь в состояние сбора короткой словесной просьбой…
Италия недолго была центром становления Школы «От Эколь», вслед за которой вдумчивый путешественник должен будет переместиться во Францию.
Молчальники и грубияны
Хронологии ради, посещение «Школьной» Франции следует начать с прогулки в местах, где прежде была так называемая старая версальская стена. Путь покажется не слишком длинным – но не таковым он представлялся ученикам Молчальника де Нестьера, одного из канонизированных отцов-основателей старинной Высокой школы – той, что еще в лошадиной крови и поту, на «железе» и в «верховой работе», но все-таки искала, придирчиво и жестко, путь к пониманию лошади.
Дело в том, что вдоль этой самой стены должен был пройти каждый, пожелавший стать учеником де Нестьера.
При этом необходимо было совершить некий ритуал посвящения, в ходе которого новичку на голову надевалась специально сшитая для человеческой головы уздечка, а в рот вставлялось то самое железо, посредством которого лошадью управляет всадник. Когда новичок заканчивал свой путь (который вовсе не казался ему быстрым) и, отплевывая слюни и кровь, снимал уздечку, принимая из рук своего теперь уже учителя бокал вина, он должен был ответить на вопрос: «Каково на вкус железо?». Ответ, являвшийся сутью и символом великих задумываний и перемен, начавшихся у старой версальской стены и завершающихся лишь теперь, звучал так: «Железо на вкус, как боль».
Здесь же, через призму книжной памяти, можно увидеть и старый версальский манеж. Где Антуан де Плювинель, некогда безвестный провинциал, благодаря своему «лошадиному» таланту ставший сначала конюшим герцога Анжуйского, после камергером, а после послом в Голландии и членом Государственного совета и получивший прозвище Грубиян, смело лупил хлыстом по рукам и спинам графов, герцогов и принцев королевской крови, почитавших эти удары за великую честь. Королю, которого Плювинель учил «хорошо выглядеть на лошади», впрочем, тоже доставалось. Конечно, в историю этот король вошел не за полученные побои, а за то, что через его ученический образ Плювинель, большой хитрец и мастер мистификации, изложил основы работы с лошадью. Правда, эти основы до такой степени выведены в междустрочное пространство, утаены в гравюрах, спрятаны в профессионально зашифрованных вестиграммах, что могут быть понятны лишь успешному манежному практику. Да и то только при владении всеми ключами для дешифровки. И все же именно этот труд заложил основы систематизации знаний Школы той поры, именно он, наряду со всеми заблуждениями былого времени, несет мысль и светлое начало. Не зря же Плювинеля называли не только Prior Priceptor, что означает «старший мастер», но и Светлым гением Школы.
Об ученике великого Плювинеля, итальянце Арнольфини, история упоминает скупо. Про него известно главное – именно он считается основоположником Манежного лошадиного чтения. Дерзкий безбожник, дуэлянт, ученый, ловелас и манежный мастер, Арнольфини первым сумел показать лошади возможность изъясняться на человеческом языке… Увы, представить миру читающую лошадь Арнольфини не успел, да и не смог бы, наверное, в свой запуганный и запытанный христианством век. Не смог бы, несмотря на защиту и поддержку короля, на кучу отчаянно храбрых друзей и сподвижников. Здесь, в Париже, на рю Сервандони, Арнольфини, его друзья, ученики и лошади были убиты католическими наемниками – и из воспоминаний остались лишь карточки. Странные карточки с буквами и следами лошадиных зубов.
Ювелирная точность знаний
Эти буквы с карточек, пройдя весьма затеистый путь, спустя века оказались в Германии. Здесь, в городке Эльберфельд, в начале прошлого столетия жил, учил лошадей и будоражил научную общественность Карл Кралль, успешный бизнесмен, масон и ювелир, автор книги «Мыслящие животные», богатый, самодостаточный и круглолицый.
Перед лошадью клали небольшой деревянный парапет и рядом ставили доску, где Кралль писал примеры, ответ на которые лошадь выстукивала по парапету передней ногой. Два жеребца, Мухамед и Цариф, складывали трехзначные числа, вычисляли квадратные корни, читали книги и отлично разбирались в логарифмах.
Многочисленные эксперименты опровергали все теории завистливых оппонентов, будь то идея о подаче лошади неких тайных знаков или телепатических ответов. Ведущие ученые всего мира не сомневались, что его работа является «самым сенсационным событием, которое когда-либо имело место в учении о психологии животных и, пожалуй, вообще в психологии». Увы, это не помешало в 1913 году подписанию всеми ярыми противниками Кралля так называемого «монакского протеста» на девятом конгрессе зоологов, где главенствующей оказалась расплывчатая формулировка: «Опыты Кралля… следует считать недоказанными и в высшей степени невероятными». Но на этот жалкий и антинаучный протест сослались, решая дело о краллевских лошадях в пользу реквизации Мухамеда и Царифа для нужд германской армии в ходе Первой мировой войны. Жизни мыслящих лошадей и их история окончились в жутком водовороте фронта, под грохот орудий и, вероятно, недалеко от полевой кухни на радость голодным кайзеровским солдатам…
Здесь и поныне стоит красивый четырехэтажный дом, некогда принадлежавший Краллю, а сегодня включенный в список объектов мирового культурного наследия. На евангелическо-реформистском кладбище на Хохштрассе, 13, можно без труда найти могилу немецкого масона.
Иппологических же достопримечательностей в городе, строго говоря, не осталось. Нет даже самого по себе Эльберфельда: в 1929 году он был включен в состав города Вупперталя. Но даже если через пару веков не будет Вупперталя, а появится какой-то другой город, едва ли слава его жителей и их дел превысит то, что сделал для мира и науки изящный невысокий ювелир из Эльберфельда. Человек, чья лошадь однажды в беседе со своим учителем просто и ясно написала в привычной для них «отстукивательной» манере «ig dnkn ig bin» – «я думаю, я есть».
