Видео ролики бесплатно онлайн
Смотреть мамочки видео
Официальный сайт janmille 24/7/365
Смотреть видео бесплатно
Краткая история кавалерии. Банзай-Тюмень, январь-февраль 2011Из книги А.Г. Невзорова «Лошадиная энциклопедия». Глава «Война». Печатается с сокращениями Эрмитаж в Петербурге. Скифские залы.
Две с половиной тысячи лет назад он был убит над гробом такого же, как и он, безымянного скифского владыки. Убит вместе с его женами и слугами. Он долго пролежал в своем глубоком бревенчатом могильнике, пока курганы урочища Пазырык долины Большого Улагана не были вскрыты и раскопаны. А теперь его последним домом, его огромным роскошным курганом, стал императорский Эрмитаж в Петербурге. Безымянного коня никто не беспокоит, даже взглядом. Скифский владыка рядышком, но в стеклянном гробике поскромнее. Черный, разумеется, несколько осунувшийся, с еле прикрытым тряпочкой срамом и соответствующим оскальчиком вполне благополучной мумии. Мертвец как мертвец. Мертвеца музейные старушки зовут почему-то Андрюшей. Если кто и забредает случайно в этот скифский холодный зал, то, потратив все силы, чтобы разглядеть под тряпочкой, что же за две с половиною тысячи лет стало с Андрюшиным пенисом, – удаляется, даже не заметив коня в стеклянном гробу. По непонятому до сих пор погребальному ритуалу скифов в склеп, к телу царя, рыжий конь пришел увенчанный золотыми оленьими рогами, в войлочной, расшитой и обвешанной иранским золотом маске. В его черепе – всего одна дырка от удара бронзовым ритуальным клевцом. Вероятно, скифский похоронный забойщик лошадей имел твердую руку и большой навык. Тем же клевцом дырявились головы жен и слуг. Во всем этом жестокости было не больше, чем в аккуратном, по списку, собирании чемодана на курорт. Скифского вождя собирали в путь. И в той черной стране, куда он уходил, ему была необходима лошадь. И она должна была быть такой же мертвой, как он сам, чтобы легко и уверенно поставить копыта на черные земли этой страны. Древние евреи вели себя значительно гаже. Библия без особых реверансов описывает следующий обычай своих героев и пророков. Кого-то в очередной раз победив (то ли сирийцев, то ли Моава), святой, боговдохновенный богоотец, пророк и царь Давид, поэт-псалмопевец, распорядился практически всем захваченным лошадям перерезать «ахилловы сухожилия». Изуродованная таким образом лошадь полностью лишена возможности передвигаться и дней десять, в непередаваемых муках, дожидается смерти, полуприсев на раскаленном песке библейской пустыни. Я нисколько не преувеличиваю – вот цитата: «И взял Давид у него тысячу семьсот всадников и двадцать тысяч человек пеших, и подрезал Давид жилы у всех коней колесничных…» (2-я книга Царств 8, 4). Святой пророк-псалмопевец не был новатором. Он всего-навсего исполнял прямое указание библейского бога. То самое, что чуть раньше было дано Иисусу Навину: «Но Господь сказал Иисусу, не бойся их, ибо завтра, на избиение сынам Израиля; коням же их перережь жилы и колесницы их сожги огнем» (Иисус Навин 11, 6). Иисус Навин тогда именно так, в полном соответствии с волею своего бога, и поступил. Давид всего лишь следовал традиции. Ладно бы и с людьми обходились подобным образом, но нет, пленников убивали, конечно же, увлеченно, но быстро и безболезненно. Самой страшной, немыслимой по мучительности смерти библейские святые сознательно подвергали только лошадей. Рыжих, гнедых, вороных, серых – любых. В мертвом пыльном мареве одни Давидовы воины, вцепившись руками в «железо», держали пленных лошадей, впряженных в пустые колесницы. Мерцая в пыли кожаными чешуями лат и чищенной бронзой шлемов, меж колесницами с воплями сновали другие Давидовы богоизбранные воины, широкими бронзовыми мечами подрубая пленным лошадям задние ноги. Колесницы, в которые они были впряжены, тут же зажигали мальчишки длинно чадящими факелами, подсовывая их под дощатое брюхо колесницы. Пересохшие от пустынных жар, прутяные плетеные, обтянутые кожей колесницы Моава и Адзара разгорались быстро и жарко, окатывая огнем спину и круп уже обездвиженной лошади. Лошади пытались, вероятно, карабкаться и ползти на передних ногах по песку, но валились на запястья, пытались вставать, валились вместе с горящими колесницами на бок. Их, обожженных, тысячами оставляли в пустыне, скрючившись, умирать с перерезанными сухожилиями. Вокруг них догорали колесницы и лежали те, кому было оказано великое милосердие, – убитые люди. Давид, гадина, пел, вероятно, псалмы свои, поглядывая на дело рук своих. В блестящем XIX веке – наполеоновские гусары имели уже четкие уставные указания о том, как именно следует расстреливать пленных лошадей: «Нужно выстреливать ей в голову, так направляя выстрел, чтобы пуля рикошетом не могла ранить кого-нибудь из своих». Это слова великого идеолога кавалеризма де Брака. Тот же де Брак, суммируя уставные указания Великой Армии, объясняет и необходимость расстрела упряжных артиллерийских лошадей, если нет возможности или нужды отгонять взятое орудие в свое расположение. Спасибо французской истории, французским историкам и французским мемуаристам. Никаких достоверных сведений о том, как это происходило, до нас не дошло. А вот англичане, распинавшиеся перед всем миром о своей любви к лошади, оставили документец о своих методах во время Пиренейской войны. По сути они тогда почти повторили деяния библейских пророков. При эвакуации из Корунны англичане не имели нужного количества кораблей, чтобы загрузить лошадей. И тогда было принято решение всех лошадей уничтожить, чтобы они не достались французам. Англичане, согнав всех своих верховых лошадей (несколько полков, около двух тысяч душ) на главную площадь Корунны, начали расстреливать их из ружей и пистолетов, а когда закончился порох, был отдан приказ рубить саблями, закалывать чем придется, перерезать горло, перебивать ноги, делать все, чтобы убить или изуродовать настолько капитально, что даже если французы и найдут лошадей, то те были бы уже ни на что не пригодны. Пока триста английских кавалеристов уничтожали своих лошадей, остальные грузились на корабли, чтобы навсегда покинуть Корунну. По мере истребления лошадей на площади и в улочках кавалеристов небольшими подразделениями очень организованно, но в темпе отводили к кораблям. Эвакуировались в спешке, тяжелораненых лошадей не добивали, что, впрочем, было и невозможно, так как груды лошадиных тел на площади достигали полутора-двух метров в высоту. Капитан Гордон из пятнадцатого гусарского полка свидетельствует о гигантской, нереальной по масштабам, азарту убийц и кровопролитноcти бойне на коруннской площади. Причем, подчеркиваю, азартно убиваемые – были свои, родные боевые лошади. Некоторые из них пережили уже все походы и сражения Пиренейской войны, многие из них служили в полках по три-четыре года. Всякие там скупые слезы на усатых кавалерийских рожах (которые, наверняка, были) ни в малейшей степени не могли остановить или затормозить процесс уничтожения лошадей. Но были, впрочем, и там люди со светлыми сердцами. «Слуга сэра Годфрейя Вебстера не мог убить лошадь сэра Годфрейя. Он под пулями гусар вытащил ее из бойни, сам получил случайные пули в ногу и затылок, довел лошадь до окраины городка – и пустил ее галопом прочь, прямо к французам». Других свидетельств о нормальных поступках англичан в отношении лошадей при отступлении из Корунны не осталось. Вероятно, их и не было. Известно, что в разговоре с голландским посланником французский король, испытывая некие лингвистические затруднения, лукаво попросил Молчальника де Нестьера, находившегося рядом, дать точный перевод слова «кавалерист». «Точный?» – переспросил де Нестьер. «Да! Да! Да!» – очень темпераментно отозвался король. «Кавалерист – это человек, которого близко нельзя подпускать к лошади», – медленно, запинаясь, глядя в кипарисовые наборные паркеты Лувра, ответил Молчальник. (Это, вероятно, была самая длинная из всех произнесенных им фраз.) Де Нестьер был, как всегда, прав. Понятно, что в драках приматов – как локальных, так и масштабных – использовалось все, что могло дать малейшее преимущество. Лошадь – в том числе. Ее жизнь, ее чувства, ее душа – абсолютно не принимались в расчет, она была орудием, чаще всего разовым, смерть ее – пустяком, а страдания – ерундой. Но я готов изменить свое мнение при условии, что трехтысячелетняя история лошади, вовлеченной в человеческие разборки, предоставит хоть какие-нибудь факты, опровергающие мое убеждение. Ведь миф о красоте и эффектности кавалерии так силен и настолько внедрен в человеческую культуру и историю, что, быть может, стоит пошарить поосновательнее и найти ему хоть какие-то подтверждения. Не забывайте, что упомянутый миф утверждает, помимо прочего, что война – одно из главных призваний лошади, что в военной лошади было воплощено все самое прекрасное, что вообще человек ценил и обожествлял в лошади, что именно война порождала то самое волшебное единение всадника и коня, что стало каноном в живописи, литературе и кинематографе. Лошадь и человек именно на войне могли быть исключительно близки физически, они находились в непрерывном контакте годами, они вместе страдали и голодали, ели и спали рядом. Неужто такая близость не породила хотя бы намека на понимание лошади? Хотя бы крохотного? Неужели во всей истории кавалерии нет ничего такого, что стоило бы перенять, нет никакого полезного и доброго опыта, что помог бы в главном деле – безупречном контакте с лошадью? На первый взгляд, похоже, что нет. Практически во всех кавалерийских армиях мира – от древности до конца XIX века – военным лошадям обрезались под корень уши (полностью, до черепа) и обязательно перерезались голосовые связки. Уши отрезались для того, чтобы в бою лошади не залило глаза ее собственной кровью, так как кавалеристы, махая саблей, чаще всего попадали по ушам собственной лошади. Окончательно регламентировал это правило в кавалерии лорд Доноган, но и до него, как вы сами понимаете, превентивная обрезка ушей практиковалась со времен греков. Голосовые связки перерезались, чтобы лошади не выдали место засады или расположения войска своим ржанием. Естественно, рассматривать историю кавалерии следовало бы, исповедуя главный оценочный принцип любого явления, заключающийся в том, что позднейшие проявления собрали в себя и положительный, и отрицательный опыт предшествующих, например, что мюратовские гусары при Баграме несли в себе опыт парфян при Каррах. Это, в общем-то, бесспорно. Правда, руководствуясь этим принципом, можно было бы ограничиться анализом того же де Брака, написавшего евангелие всех кавалеристов XIX века «Аванпосты легкой кавалерии», но тогда история теряет свою полифоническую пестроту, убедительность и объемность. Вот кратенькая подборка фактов все же из разных времен и народов, достаточно полно иллюстрирующая отношение кавалериста к лошади. 1812 год Сохранились детальные описания того, как французские драгуны, чтобы согреться, при отступлении из Москвы вспарывали животы своим лошадям, на скорую руку еще живых выпотрашивали, чтобы освободить в животе место, – и целиком (!) залезали в них, чтобы отогреться, пока лошадь не успела остыть. Причем это делали офицеры, солдаты расхватывали теплые кишки, «которые наматывали себе на руки и совали за пазуху, как грелку. XII век Во время Крестовых походов в войсках крестоносцев было скверно с провизией. Запасаться мясом было невозможно, так как в жаре палестинских пустынь все мгновенно протухало. Был придуман способ постепенного вырезания небольших кусков мяса и кожи из живых лошадей, которые шли за отрядами. Крестоносцы вырезали куски конины, наспех зашивали и залепляли рану и гнали лошадь дальше, чтобы на следующем привале вырезать еще и иметь опять свежее мясо. 1793 год Цитирую: «Лошадь гусара по имени фон Зиетхан была тяжело ранена в живот. Он пересел на другую лошадь и уехал по делам. Возвращаясь по той же дороге на следующий день, он увидел свою лошадь лежащей там, где он ее оставил, кишки ее вывалились и были намотаны на ноги. Он лишь сказал: “Я был удивлен, что лошадь подняла голову, когда мы проезжали мимо...”» 1400-е годы Тимур особо премировал курьеров, представлявших доказательства того, сколько лошадей им удавалось загнать до смерти при доставке его распоряжений войскам. Кастильский посол в Самарканде (1403 год) г-н Гонзалес де Клавийо поражался в своих мемуарах количеству лошадиных трупов на мирной дороге Табриз – Самарканд, пока ему не пояснили, что курьеры, желая отличиться, поголовно делали все, чтобы на подходе к перевалочному пункту, где ждали свежие лошади, их лошадь пала бы от легочного кровотечения через ноздри и рот. Это было приметой особого, исключительного рвения. Профи «курьерского» ремесла, имеющие отличия, убивали под седлом до тысячи лошадей за несколько лет. Хрип, кровавая пена и смерть загнанной лошади становились для них не просто абсолютно будничным делом, но еще и предметом хвастовства. 1859 год Генерал де Марбот описывает, как один из его офицеров – капитан Лебедуайр – разгневался на собственную, очень горячую и нервную лошадь за то, что та испугалась внезапного выстрела. «Лебедуайр соскочил с лошади и мгновенно, саблей, перерубил ей задние сухожилия. Лошадь упала и, заливая все кровью, потащила себя вперед на передних ногах». 400-е годы н. э. Сарматы щеголяли друг перед другом массивностью и размерами брони, которую надевали на своих боевых лошадей. Иные из сарматских лошадей были облачены в броню такой длины, что она закрывала лошадь от головы до скакательных суставов. Примечательно, что производилась эта броня из лошадиных копыт, выпрямленных под воздействием пара и очень горячей воды, а затем обточенных до формы большой чешуйки. Для изготовления одного комплекта разом убивались или калечились до состояния неподвижности около ста лошадей, которым отрубали копыта. 1814 год Воспоминания генерала Мерсье: «...Многие лежали на земле с вываленными кишками, они были еще живы. Одна несчастная лошадь возбуждала даже болезненный интерес солдат, которые порой бросали взгляды в ее сторону и, посмеиваясь, обменивались репликами. Эта лошадь, я полагаю, потеряла обе задние ноги и всю длинную ночь просидела на хвосте, в огромной луже густеющей крови, глядя по сторонам, издавая время от времени длинное и меланхоличное ржание. Следующим утром, когда все покидали лагерь, страдалец все еще сидел на хвосте и тихо ржал нам вслед...». III век до н. э. Пунические войны Нумидийцы брали жеребенка и с самого раннего возраста надрезали ему ножами спину, причем стоило одной глубокой ране зажить, тут же рядом или накрест делалась другая. Так продолжалось до трехлетнего возраста, пока вся спина не покрывалась густой сетью рубцов и шрамов. Это позволяло надежнее и крепче сидеть верхом, так как образовывалась некая шершавость. Примечательно, что до середины XX века эту традицию сохраняли в Нигерии. XIX век Н. Волынский, известный историк русской кавалерии, описывает традиционный способ заездки армейских лошадей: «На дикую лошадь накладывали с чрезвычайными усилиями, иногда валя ее, мешки с песком от 5 до 6 пудов веса (80–96 кг) и гоняли до полного изнеможения на корде. Дня через два ее заседлывали, переваливали через седло те же мешки с песком и процедуру повторяли. Затем всадник заскакивал на нее и, продолжая движение, начинал бить ее до полного изнеможения. Точно так же продолжалось и на другой день – и на этом кончался курс выездки: лошадь считалась достаточно приезженною и ставилась во фронт». (Примерно такой же способ заездки был и в войсках Чингисхана, у ассирийцев, сарматов.) 1876 год Известно, что во время битвы при Литл Биг Хорн американские кавалеристы, оборонявшиеся от индейцев сиу, убивали собственных боевых лошадей, чтобы использовать тело лошади как бруствер. Несправедливо, впрочем, приписывать этот обычай только солдатам и офицерам генерала Кастера – на самом деле убийство лошадей для использования их трупов в качестве баррикады или защиты от стрел и пуль практиковалось и древними ирландцами, и монголами, и средневековыми ландскнехтами. Этот дикий, позорный реестр, характеризующий кавалеристов разных эпох и народов, можно было бы продолжать до бесконечности, но, поверьте, он однообразен. Почти всегда – феноменальное равнодушие к любым страданиям лошади, безжалостность и тупость. Та самая физическая близость человека и лошади, продолжавшаяся годами, которая, по идее, должна была научить человека хоть немного «слышать» лошадь, – ни к чему не приводила. Кавалерист, как был, так и оставался существом, которого и близко нельзя подпускать к лошади. Более того, у любого кавалериста насилие над лошадью, тупое и примитивное, было профессиональной обязанностью, и совершенствовался он не в умении понимать лошадь, а в умении глупо насильничать. На самом деле все просто. Именно кавалерист был тем человеком, который должен был развить свое умение не «слышать» лошадь почти до абсолюта. Иначе выполнение «маршевых» или «боевых» задач было бы нереальным. Ни в одной армии мира не существовало понятия «аритмия», то есть нарушение баланса движения лошади, указывающее на проблемы опорно-двигательного аппарата или на внутреннюю боль. Настоящая, зримая хромота была обстоятельством досадным, но лошадь из строя не уходила. Кавалеристы в массе своей отличались во все века еще и подлостью в отношении лошади, что тоже нельзя забывать. Ведь что такое в переводе с возвышенного языка «кавалерист»? Это военнослужащий, посаженный на лошадь. К примеру, очень распространены были в кавалерийских частях случаи, когда солдаты и офицеры умышленно ранили своих лошадей. Иногда это делалось под покровом боя. Иногда – на марше. Выгода была очень большой, так как спешенный по причине травмы или болезни лошади кавалерист отправлялся в обоз, под юбки маркитанткам. Де Брак пишет о способах ранения кавалеристами своих лошадей следующее: «Встречаются всадники, умышленно, из трусости ранящие своих лошадей, чтобы иметь повод уйти в обоз. Способы, к которым они прибегают, состоят в дурном накладывании потника или в затыкании камешков в его складки...». Все просто – достаточно засунуть в складку потника камень или щепку, поседлать лошадь, пройти на марше 10–15 км, чтобы место под камешком намялось до живого мяса. Намин всегда легко списать (если успеешь вынуть камешек) на разболтанность ленчика седла, на задубевший потник и еще на массу причин. Лошадь любого кавалериста всегда для него была младшей по званию, на которой можно было отвести душу. (Очень смешно слушать байки о том, как лошади выносили раненых с поля боя. Ведь лошадь, как только болевой контроль над ней ослабевал из-за физического увечья всадника, уносилась из битвы, где было страшно и опасно.) В конце концов, как никогда ни у одной лошади не было личной заинтересованности выиграть олимпиаду, точно так же никогда ни у одной лошади не было личной заинтересованности в том, чтобы стороной, на которой она якобы воюет, была бы одержана победа в битве, в войне или схватке. Прав был Бонапарт, страшно ругавшийся на лошадей и всегда говоривший, что «лошадь не имеет Родины и не желает за нее сражаться». Лошадиные потери всегда были огромны. Возьмем, к примеру, маленькую войну, почти неприметную. За четыре года Бурской войны (1899–1902) англичане потеряли 350 тысяч лошадей. Возьмем войну посерьезнее. Наполеон вторгся в Россию, имея около 500 тысяч лошадей. Это не только лошади боевой кавалерии, разумеется, тут были и обозы, и патронные, и орудийные, и провиантские фуры, и лошади артиллерии, и еще множество служб. К концу войны у него оставалось, несмотря на постоянные обновления и поставки лошадей из Франции, Польши и Италии, около 30 тысяч. Примерно такие же цифры в русской армии. Около полумиллиона в начале войны – и несколько десятков тысяч в конце. В переводе с языка скучных цифр истории это означает, что дороги и поля России были завалены миллионом лошадиных трупов. И лишь немногая часть этих лошадей была убита в боях. Большинство лошадей, пораженных лишаями, вшами, чесоткой, мокрецами, страшными гноящимися ранами от плохо подогнанных седел и сбруй, умирали долго и мучительно, под снегом, дождями, в непролазной грязи, ведь война состоит в основном из походов по грязи, биваков в грязи и тому подобных неромантических подробностей. Боевые потери, конечно, тоже были огромны и страшны. Эти цифры, цифры боевых и так называемых «маршевых» потерь, обычно не интересуют историков кавалерии, ибо все они молчат о том, как в реальности страдали от болезней кавалерийские лошади. (Они молчат не в силу некоего заговора по данному вопросу – просто, как правило, их это интересует значительно меньше, чем фразеология генералов или цвета вальтрапов конно-егерей или споров о том, где находился чей фланг.) О том, что думали и чувствовали эти лошади, как умирали и болели, что примечательно, никогда ни один историк кавалерии даже не задумывался. Читая работы по истории кавалерии, которых понаписано тьма-тьмущая, я всегда поражался тому, что о лошади или лошадях в них нет, по сути, ни единого слова. Тем более о страдании лошади на войне. Упоминания об этом в исторических трудах появляются лишь тогда, когда из-за состояния лошадей срываются или сами собой прекращаются сражения, что случалось, и нередко. К примеру, в боях под Красным (1812 год) Московский драгунский полк атаковал колонну французской пехоты, но, как пишет историк, «лошади были настолько больны и изнурены, что, добравшись до построения французов, оказались не в силах двигаться дальше. (Представьте себе, как их лупили, чтобы заставить добежать до этих построений). Иные из лошадей – в трех метрах от неприятеля, не будучи задеты пулей, – тихо опускались в снег и умирали от сделанного последнего усилия. Иные останавливались, вешали головы, и стронуть их с места было невозможно даже прямыми уколами штыков». Так было на каждой, без исключения, войне. А на данный момент представление о лошади на войне радикально «кинематографизировалось» благодаря тысячам постановок на данную тему. Но в кино мы видим каскадерских лошадей, которые действительно, как правило, в хорошей форме, которые только что выгружены из комфортабельного коневоза или выведены из приличной конюшни, накормлены и обследованы ветеринаром досконально. Современные кавалерийские шоу, типа Королевского Виндзорского или Французской Гвардии, – это опять-таки показуха декоративных парадных подразделений, существующих под стеклянным колпаком и не имеющих ничего общего с реальными кавалерийскими частями. В действительности же на реальных войнах всех эпох все выглядело совершенно иначе. Даже в наполеоновской, к примеру, армии до 90% лошадей во всех кавалерийских подразделениях были больны чесоткой, лишаями, страдали от мокрецов, имели сап, мыт, кожный сап, трипаносомоз, лимфангоит, пироплазмоз, энцефалоэмиелит. Массовые болезни кавалерийских лошадей были не исключением, а правилом. Понятие «эпидемия» до середины XIX века в ветеринарии не существовало, заболевшие лошади никогда не отделялись от еще здоровых. Больные лошади, естественно, пока могли кое-как передвигаться, оставались в строю. В той краткой истории кавалерии, которую мне сейчас приходится писать, всплывает еще одна мрачная и пикантная подробность – практически все войны велись на больных лошадях, удалые атаки, дерзкие набеги, отступления и наступления совершались на лошадях, пораженных тяжелыми внутренними и внешними болезнями. Почему я берусь столь категорично это утверждать? Потому же, почему я взялся бы предсказать судьбу хрустальной вазы при сбрасывании ее с высоты на каменную набережную. Порой, увы, достаточно хорошо знать свойства предмета, чтобы легко рассчитать степень его деформации в разных хорошо известных условиях. Мне очень хорошо известно, что такое лошадь. И, к сожалению, очень хорошо известно, что такое война. |
||
В хорошем качестве hd видео
Онлайн видео бесплатно