Встречи на Моховой, 5 канал, 16 мая 2010 года

ВИДЕО >>>

Ника Стрижак:

Добрый день! Прошла неделя, и, как всегда, мы рады приветствовать вас здесь, в Петербурге, на Моховой улице, в Учебном театре знаменитой Театральной академии. Человек, которого мы пригласили сегодня на мастер-класс для вас, не имея высшего образования, смог стать профессионалом высокой пробы во многих областях: в журналистике, режиссуре, он преуспел в науке о лошадях. По поводу него сломано невероятное количество споров. Но это человек-бренд, и вы все со мной сегодня согласитесь. Именно поэтому нам всегда интересно, что он делает и о чем он думает. Для этого мы позвали его сюда. Встречайте: у нас в гостях режиссер Александр Невзоров.

Приветствую Вас.

Ну что ж, Александр Глебович, привычно ли Вам выступать перед студенческой аудиторией?

Александр Глебович:

Ну, как сказать.

Ника Стрижак:

Честно!

Александр Глебович:

Вообще, для меня как бы безразлична аудитория, то есть никаких нюансов особых, я думаю, нет. А то, что эта аудитория, по крайней мере, на какой-то процент состоит из студентов театрального института, мне и важно и интересно. На последней моей картине мне удалось сделать несколько удивительных открытий — я имею в виду, открытий для себя — и понять, до какой степени сильная и потрясающая, наверное, на некоторых курсах в Театральном институте есть актерская школа. Судьба нам отпасовала несколько просто поразительных по одаренности людей, которые у нас работали, хотя они пришли просто в массовку. Пришли и скромненько стояли. Потом выяснилось, что они с курса Козлова, и выяснилось, что они все имеют имена, фамилии, и под них даже специально делались эпизоды, поэтому я себя как-то здесь очень уютно чувствую.

Ника Стрижак:

Я хочу пояснить нашим зрителям, что речь идет о новом фильме нашего уважаемого Александра Глебовича «Манежное лошадиное чтение».

Вы же не лишены чувства артистизма. Почему для вас эта часть жизни и эта профессия не была интересна лет этак 20-25 назад? Не хотелось быть среди них?

Александр Глебович:

Нет. Выросшим на студии телевидения, выросшим на киностудии «Ленфильм», я видел огромное количество очень одаренных, очень способных, очень сильных людей, которым, тем не менее, судьба как-то не поворачивалась нужным боком, и они оставались навсегда за бортом. Я видел много изнанки актерской жизни. Не исключено, что это существует и сейчас. Я подозреваю, что существует. По крайней мере, мы когда занимались озвучанием картины, нам актерский отдел поставлял в большом количестве актеров для озвучания. И я могу сказать, что после каждой смены озвучания я ахал, и разводил руками, и поражался, каким образом такой одаренности и такой серьезности актеры сидят в девках.

Ника Стрижак:

А почему судьба бывает неблагосклонна к людям, которые явно ее благосклонности заслуживают?

Александр Глебович:

Никушка, ты этот вопрос задай судьбе, а не мне. Я не могу отвечать за нее.

Ника Стрижак:

Но у тебя тоже в жизни было так... Ты не мог рассчитывать на то, что она будет к тебе благосклонна в этом, в этом и в этом. Это все равно игра, это выбор.

Александр Глебович:

Я всегда выбирал профессии, где я, в общем, зависел сам от себя. И где, скажем так, был исключен в принципе какой-то кастинг.

Ника Стрижак:

Ты не терпишь конкурсов?

Александр Глебович:

Нет, просто у меня нет на них времени. И я сталкиваюсь с тем, что поразительно талантливые люди зависят очень часто от расположения или нерасположения к ним, например, девочки в актерском отделе. Недавно был случай, когда исполнительница, тоже сидящая совершенно без работы, несмотря на достойную внешность и, в общем, какую-то технику, с полными слез глазами, когда я, посмотрев на нее, поставив сцену и оценив ее, говорю: «А что вы, собственно, нигде не снимаетесь?», говорит: « Александр Глебович, вот скажите мне прямо, с кем надо спать, чтобы работать и много сниматься в кино». Я говорю: «Спать надо с девочкой из актерского отдела!» Потому что только от нее все зависит. Приходит режиссер и говорит: «Ну, дайте мне скандинавского типа, носатую, желательно одноглазую или не одноглазую, но с интересным выразительным лицом, способную на крик и легко заводящуюся на истерику, характерную актрисочку». И мне кладут 10-12 фотографий, причем, как правило, это всегда одни и те же 10-12 фотографий каких-то приятельниц, знакомых, которые соображают, что надо принести цветочки, конфетки и как-то вообще дружить со всей этой публикой. А мертвым грузом лежит еще 500 фотографий, и среди этих пятисот фотографий, которые никому не показывают, как правило, и находится самое интересное.

Ника Стрижак:

Но Вы же нашли? И другой умный режиссер найдет.

Александр Глебович:

Ты знаешь, не всегда, во-первых, их ищут. Во-вторых, не всегда знают, где искать. И потом, я могу сказать, что Лыкова и Мареева, которые из этого института и которые у нас блестяще совершенно отыграли в эпизоде о Везалиусе, эти великая Лыкова и великая Мареева — я убежден, что у них огромное будущее театральное и киношное — скромненько с какими-то пожухлыми книжками стояли в очереди записываться в массовку. И если бы их смотрел, как это часто бывает, мой ассистент, то, вероятно, их в массовку бы и записали, надели бы на них какие-нибудь пыльные платья, они бы что-нибудь шумели там под сводами, под арками в толпе. Но сразу было видно лица, сразу был виден актерский взгляд, спокойный поставленный взгляд, как должен вести себя актер или актриса на кастинге. Это тоже для вас для всех, ребят, очень важный момент, потому что этот взгляд нужно подглядеть. Я не могу показать, как он выглядит. Вот кто с курса Козлова — спросите Козлова, он поставит его гениально, если он еще не поставил.

Ника Стрижак:

У Вас тоже такой взгляд, знаете. Вам не страшно на кастинги ходить.

Александр Глебович:

Я никогда не был, потому что вся моя работа в кадре заканчивалась художественным выраниванием винтовки и падением.

Ника Стрижак:

Вот я хотела спросить, Саш, ну хотя бы один фильм, где можно засмотреть актерскую работу?

Александр Глебович:

Да там нет актерской работы.

Ника Стрижак:

Ну в массовке, «я и конь», что это было? Роль со словами?..

Александр Глебович:

Какая роль со словами?! Посадили на лошадь, обрыв. Обрыв — это когда ты остаешься как бы на лошади, но нога у тебя остается в стремени, ты волочишься по земле, переворачиваешься, стреляешь из какого-то оружия, а потом лошадь с тобой вместе, уже волочащимся, падает. Это всё омерзительно вспоминать, но что было, то было. Потом были всякие фильмы грузинских киностудий, «Мир тебе, входящий», какие-то фильмы про рыцарей, бесконечные фильмы про Гражданскую войну. Причем надо понимать, что у профессиональных каскадеров в ту пору как-то западло было даже интересоваться названием картины.

Ника Стрижак:

Как это?

Александр Глебович:

А вот так.

Ника Стрижак:

То есть это фишка такая.

Александр Глебович:

Да, это фишка. Мы не контактировали с артистами, никогда не снимали шпоры, никогда не брились, ходили обычно в хламидах со следами пулевых подсадок. Очень любили в таком виде явиться в какую-нибудь сельскую столовую, поскольку очень часто съемки проходили далеко от Петербурга. Вот очень любили приходить в какой-нибудь сельский клуб так, чтобы из тебя текла кровь и вываливались здесь кишки после очередного дубля. Надо понимать, это была особая эпоха, эпоха понтов.

Ника Стрижак:

Саш, а заразили они тебя этой бациллой понтов, а?

Александр Глебович:

Во-первых, бациллой понтов я сам могу заразить кого угодно.

Ника Стрижак:

Но после этого.

Александр Глебович:

Нет, нет, это у меня было всегда, по-моему, с момента рождения.

Ника Стрижак:

Как может быть это врожденное?

Александр Глебович:

Это может быть врожденным.

Ника Стрижак:

То есть: я лидер, мне наплевать на мнение одноклассника... Я так примитивно говорю, но как это выражается?

Александр Глебович:

Нет, ну конечно, наплевать.

Ника Стрижак:

Ну что значит «конечно, наплевать»? Интеллигентные люди всегда должны интересоваться чужим мнением!

Александр Глебович:

Я не интеллигентный человек. Меня не интересует ничье мнение, и я никогда этого особо не скрывал.

Ника Стрижак:

Как можно вырасти в интеллигентной семье неинтеллигентным человеком? Очень мучился, но рос, называется, да?

Александр Глебович:

Понимаешь, интеллигенция, если называть вещи своими именами, — это такая идеологическая секта со своими кумирчиками, со своей стилистикой поведения. И если вы, присутствующие здесь, в зале, актеры и актрисы, хотите иметь успешную карьеру в кино, вам, конечно, никогда не надо попадать ни под какие морально-нравственные этические интеллигентские представления и принципы. Вы должны быть циничны, безжалостны, легко и с удовольствием ходить по трупам коллег.

Ника Стрижак:

Он сейчас вас научит...

Александр Глебович:

Если здесь есть журналисты, то я могу вам сказать то же. Если вам нужно что-нибудь, что препятствовало бы осуществлению этой профессии, то это так называемая совесть и интеллигентность. С этой профессией это несочетаемо абсолютно, и если у вас есть планы оставаться совестливыми и интеллигентными, вам надо быстренько переходить в чертежницы, идти ложить асфальт...

Ника Стрижак:

То есть совесть придумали неудачники!

Александр Глебович:

Что касается совести, это вообще очень искусственно.

Ника Стрижак:

Нет, Вы просто рушите мою систему ценностей! Поэтому я хочу понять.

Александр Глебович:

Я что-то не слышу грохота ее падения, поэтому позволяю себя усомниться в том, что она была, и в том, что она падает.

Ника Стрижак:

А-а-а, то есть Вы всегда подозреваете, что в людях-то всё низменное есть.

Александр Глебович:

Я не подозреваю, я совершенно точно это знаю. Поскольку хорошо знаю физиологию и зоологию, то у меня никаких иллюзий по этому поводу нет и никогда не было.

Ника Стрижак:

Какой-то у Вас бедный синонимический ряд получается. Значит, совести нет, порядочности нет, интеллигентности нет, а дальше какой-то наборчик такой...

Александр Глебович:

Нет, подожди. Вот когда ты ликвидируешь всю эту искусственную терминологию, потом-то всё и начинается. К тому же, понимаешь, забавно, когда о совести, о благородстве, о долге, о чести рассуждают позавчерашние обезьяны, вчерашние питекантропы. Это, конечно, замечательно. Но лично меня, извините, это все-таки не впечатляет.

Ника Стрижак:

Что может впечатлить Вас в жизни?

Александр Глебович:

Ну, вот сейчас меня впечатляет зал, и мне нравится зал.

Ника Стрижак:

А Вы подозреваете, что они приличные люди?

Александр Глебович:

Я подозреваю, что это очень жадно и серьезно ищущие себя и понимания себя люди. Я понимаю, что они все почти безгранично наивны и переполнены различными верами и различными представлениями. Я понимаю, что, конечно же, они все отчасти жертвы СМИ и жертвы дурной литературы. Но это пройдет у талантливых, а бездарных не жалко.

***

Ника Стрижак:

Ты сказал, что интеллигентность — это секта.

Александр Глебович:

Нет, я сказал, что интеллигентность — это идеологическая секта с определенными нормативами поведения, с определенными кумирами, которые мне не очень симпатичны и не очень интересны.

Ника Стрижак:

Но есть люди внутри этой секты, которые тебе симпатичны.

Александр Глебович:

Конечно, есть.

Ника Стрижак:

Тогда объясни мне. Лев Гумилев. Он у тебя вызывал уважение и кем он был?

Александр Глебович:

Ой, в какую лужищу ты засела, друг мой.

Ника Стрижак:

Мне интересно! Ты же пишешь о нем с восторгом, а не я.

Александр Глебович:

Именно он — тот человек, который перед всей страной, потому что тогда «Секунды» смотрели все, говорил: «Я не интеллигент. Я солдат, и я презираю интеллигентов». Лев Николаевич Гумилев, интервью «600 секунд», какой-то там, не помню, какой, год.

Могу сказать, что это был очень сложный человек. С очень запутанной, кривой и жестко сформированной биографией, который совершенно не был той иконой стиля.

Ника Стрижак:

Вот это интересно. Которую из него сделали.

Александр Глебович:

Да, конечно. Притом надо понимать, что я встретился с Львом Николаевичем, будучи абсолютно тупым и безграмотным журналистишкой, который вообще себе плохо представлял, что такое Гумилев. Просто мы сделали какую-то очередную красивую выходку, это тогда называлось программа «Наши». Позвонили в студию. Случайно взял трубку я, и такой дребезжащий послеинсультный голос сказал: «Дайте, пожалуйста, Александра Глебовича. Александр Глебович, я с Вами». Потом позвонила еще раз его жена, и потом меня пригласили на какие-то блины. Если бы меня пригласили куда-нибудь на Гражданку или, предположим, на Васильевский остров, я бы не поехал, потому что «Секунды» заканчивались поздно, жил я тогда холостяком и тоже возвращался домой поздно, и мне было не до гостей. Но так получилось, что Гумилев жил, образно говоря, чуть ли не в соседнем доме, поэтому я ввел за правило ходить к ним ужинать. Совершенно не понимая, что это за послеинсультный, плохо ходящий, плохо говорящий хитроглазый старичок в клетчатой рубашке, которая всегда вываливалась из домашних шаровар, очень неэффектный, все время дарящий мне свои книжки про непонятные мне вещи, которые меня как репортера, авантюриста, информационного разбойника, конъюнктурщика абсолютно не волновали. И он начал заниматься со мной историей. Он начал подолгу мне рассказывать, заставлять меня что-то читать. Это было такое обращение недоросля. Притом я был уже в достаточно зрелом возрасте. Я его послушался, и мне всё это доставляло, надо сказать, определенного рода удовольствие, хотя я не понимал масштабов имени. Я знал, что у нас есть какой-то приятель Лев Николаевич Гумилев, который меня учит истории и с которым мы по вечерам занимаемся.

Ника Стрижак:

Что-то Вы совсем неуч были, если Вы не понимали, кто это.

Александр Глебович:

Стоп. Серость — это обязательная черта журналиста.

Ника Стрижак:

А тебе не стало жаль потраченных этих лет? Потому что если бы тогда понял, ты бы, может, задал ему какие-то важные для себя вопросы.

Александр Глебович:

А он не отвечал на вопросы. Он, как всякий нормальный учитель, старался вообще не отвечать на вопросы. Он старался заразить методом. Почему он вдруг почуял во мне способность быть инфицированным этим методом, я не понимаю. Потому что я, действительно, вероятно, трагическое зрелище собой являл. Меня ничего, кроме информационного разбоя, не волновало. Кроме цинизма, продажности, жестокости, храбрости.

Ника Стрижак:

А почему Вы не хотели учиться? Почему? Потребности нет? Вот я такой серый.... Хотя он лукавит.

Александр Глебович:

Конечно, лукавлю.

Ника Стрижак:

Серый человек такие тексты никогда не напишет, были бы они со знаком плюс или со знаком минус. Талант, перо — вот это, Саш, всегда в тебе было. Зачем нам тогда объяснять «Я был необразованный»?

Александр Глебович:

Я был необразованный в каком смысле - необразованный соотносительно с Львом Николаевичем. Потому что быть «немножко образованным» или немножко знать историю — не дай бог. Ее надо знать либо так, как знал он, и понимать и чувствовать, и болеть ею, и быть ею зараженным и инфицированным. Либо не знать ее лучше совершенно. И вот своих учеников я сейчас учу и объясняю: «Ребята, если вы занимаетесь каким-то вопросом, то лучше об этом вопросе не знать ничего, чем знать то, что можно узнать из научно-популярной литературы».

Ника Стрижак:

И из интернета, еще хуже.

Александр Глебович:

Ну, с интернетом я, честно говоря, мало знаком, хотя, видите, недавно я овладел флешкой и ношу флешку с ключами.

Ника Стрижак:

То есть флешка для понтов висит, очевидно!

Александр Глебович:

Нет, я теряю ключи и флешки, и мне это теперь повесили всё на шею.

Ника Стрижак:

А я даже не увидела, что старуха-ключница такая, как я в первом классе носила ключики на веревочке.

Александр Глебович:

Нет, был Дима Месхиев. Как-то зимой я шел на съемки в огромной черной куртке. Там темные коридоры, а у меня это блестело. Он, конечно, попытался подойти ко мне под благословение.

***

Ника Стрижак:

Я хочу понять. Через это проходили практически все, кто пришел на телевидение — незавидная участь новичка. Бегаешь с какими-то бумажками, с чужими бригадами по каким-то репортажам, пока тебе дали текст или еще что-то. Первый сюжет, первая статья — когда ты первый раз свое имя увидел или услышал как авторское в этой профессии?

Александр Глебович:

Я вообще на телевидение пришел как исполнитель трюков.

Ника Стрижак:

Так кульбиты и делал много лет.

Александр Глебович:

Да. Я на свою беду взялся править чужие сценарии. И затем оказался, по сути, мгновенно для себя штатным сценаристом музыкальной редакции.

Ника Стрижак:

А что ты в музыке понимал-то?

Александр Глебович:

Ничего вообще. Это мне не помешало написать сразу сценарий огромного фильма о Мравинском.

Ника Стрижак:

Какое кощунство!

Александр Глебович:

Конечно. Более того, я писал сценарии каких-то музыкальных спектаклей, музыку которых я в жизни никогда не слышал и не слушал потом.

Ника Стрижак:

Саш, как можно — дай студентам совет — написать сценарий о Мравинском, не имея ни малейшего представления или малейшее представление о нем и ни малейшего представления о музыке, которой он дирижирует? Как?

Александр Глебович:

Да легко, на самом деле. Подождите, ребят, сейчас вам расскажу. Вы понимаете, кто такой Мравинский? Евгений Александрович Мравинский — действительно один из самых гениальных музыкантов XX века. Я понятия не имел, кто он такой.

Ника Стрижак:

То есть это тебе потом тоже рассказали?

Александр Глебович:

Да. Меня с ним встретили...

Ника Стрижак:

Даже так!

Александр Глебович:

Да. Я увидел высохшего носатого старичка во фраке, с необыкновенными прозрачно-рыбьими пронзительными глазами, который курил сигареты «Лайка». Причем курил сигареты «Лайка» одна за другой, догоняя огонек даже не до ногтей. У него загорался бумажный фильтр, и он его так вынимал и складировал в большие стопки в пепельницы. И сквозь табачное марево это фантастическое лицо — а он действительно был физиогномистически невероятен — мне рассказало о нем сразу всё и позволило легко написать сценарий.

Ника Стрижак:

А про музыку?

Александр Глебович:

При чем здесь музыка?

Ника Стрижак:

Я хочу обратить внимание на экран, потому что есть вещи, которые нам сегодня надо вспомнить. Потому что если мы ее не вспомним, то зрители вообще не поймут, ради чего мы собрались.

Александр Глебович:

Уже поняли.

Михаил Леонтьев:

Конечно, он придумал новый формат или, во всяком случае, реализовал его в России, этот жесткий формат. Я помню, как я сам смотрел: вот как он, уложится в секунду в секунду? Укладывается. Очень жесткий, очень емкий, без лишних слов — в нем нет воды, никогда не было воды. Он очень плотный. И потом, конечно, он освоил совершенно новую эстетику. Эстетика на грани, иногда за гранью, но тогда это было ново. Это сейчас мы утонули в чернухе, а тогда это было ново, это было открытие. И это очень соответствовало жесткости жанра, такой открытой провокативности. Вообще, Невзоров — человек провокативный по сути.

Фрагмент передачи «600 секунд»

Александр Глебович:

Действительно, был такой нормальный журналистский азарт, свирепый и интересный. Тогда, действительно, мы занимались крематорием очень плотно, и это все уже перешло в такую фазу практически личного противостояния, когда делом чести было найти, обнаружить, пробраться. А крематорий тогда не был знаком с тем, что такое внимание прессы, и оборонялся довольно умело. Ну, как он это делал. Он просто закрывал все окна, двери, не выпускал сотрудников. И в результате мы додумались до такого замечательного метода попадания в крематорий. Меня положили в гроб. Гроб доставили в крематорий законным порядком, и меня на каталке...

Ника Стрижак:

То есть, подожди, тебя опускали?..

Александр Глебович:

Нет, в печку еще тогда не успели. Это привозят с моргов. Дали взятку, привезли в нормальной труповозке в гробу, закатили в каталке в помещение крематория. У меня была с собой камера. И вот тут я начал слушать массу интересных разговоров и услышал очень много интересного о себе. Меня присоединили к группе гробов, так называемых, «безродные». Ну, я отчасти, действительно, сирота. Но не до такой степени. Потому что в крематории есть несколько гробов, которые торжественно подаются наверх, там для порядка всхлипывают родственники, и это всё опускается должным порядком. А есть гробы, которые привозят с больниц, с моргов со всего города — безродные, бомжи всякие, шушера — которые просто тихо суют в печку. Я как раз оказался в группе номер два. Рассчитывал я оказаться в группе номер один и еще услышать много интересного. Тут я понял, что меня куда-то везут.

Ника Стрижак:

То есть могли сжечь вообще-то?

Александр Глебович:

Да, меня подвезли к печке. Если бы я не вышиб ногами крышку… Там были отвернуты болтики. Закрывалось, знаете, на такие алюминиевые ручки. И поэтому это было легко вышибить, то есть это не было каким-то киношным героическим вышибанием. Это было достаточно всё неуклюже. Но как-то коленками и локтями я эту крышку с себя сбросил и предстал перед работниками крематория.

Ника Стрижак:

Что сказали работники?

Александр Глебович:

Они... Я не могу при детях.

Ника Стрижак:

Саш, ради чего вот это всё? Что за радость в гробу лежать, трупы какие-то снимать, каких-то бомжей, каких-то алкоголиков? Человек Мравинского видел!

Александр Глебович:

....

Смех в зале, аплодисменты.

Ника Стрижак:

Ну правда. Противно же. Что за правда жизни? Правдоруб?

Александр Глебович:

Почему правдоруб? Меня совершенно правда никогда не интересовала. Правда — это художественный прием, равно как и объективность. Запомните это, будущие журналисты. Не дай бог вы решите быть объективными в своей профессии. Вы будете никому не нужны. И если вы будете и объективными и корректными, ваше слово никогда не будет иметь никакого веса в журналистике по одной простой причине: вас просто никогда никто не запомнит. Поэтому будьте циничны и предельно бесстыдны. И помните, что журналист — это тот, кто в доме повешенного не просто говорит о веревке, а поет о ней.

Ника Стрижак:

Очень жестко ты вел себя не только в кадре, но и за кадром. И есть случаи, ты сам не скрываешь, вспоминаешь о них, что количество снятых с работы начальников — за дело, хорошо, а часто и не за дело, потому что я знаю случаи, когда проезжались по судьбе людей, калечили людям судьбы...

Александр Глебович:

Я обязательно рисовал звездочку на двери.

Ника Стрижак:

Ты рисовал звездочки за инфаркты, за увольнения, как рисуют летчики сбитых самолетов во время войны.

Александр Глебович:

Это правда.

Ника Стрижак:

Ты же знаешь, что до сих пор есть люди, для которых ты, как говорят, нерукоподаваемый, которые не подадут тебе руки.

Александр Глебович:

Переживу, честно говоря.

Ника Стрижак:

Почему? А если это хорошие люди?

Александр Глебович:

Ну, тогда их проблема поумнеть.

Ника Стрижак:

А почему они должны тебе прощать такое вот наотмашь бьющее ради шока и рейтинга, о котором мы еще не говорили, обращение с собственной жизнью, собственными идеалами?

Александр Глебович:

Нет, если человек становится начальником и хочет занимать в иерархии млекопитающих животных под названием «люди» некое место, то он обязан понимать все риски, которые с этим связаны. Точно так же, как солдат на фронте должен быть готовым получить пулю в лоб и странно, когда этот солдат имеет какие-то претензии к тому, кто эту пулю выпустил. Потому что положение, статус, возможности, финансовые или номенклатурные, это всегда очень уязвимые вещи. И всегда нужно быть готовым к тому, что если у тебя это есть, на это кто-то будет покушаться, что это выставленная над окопом мишень. Поэтому эти обиды мне странны, честно говоря.

Ника Стрижак:

Хорошо, получается, война придумана для таких людей, как ты. Или когда остроты в жизни стало меньше или ты понял, что уже сделал все в «600 секундах»... Кстати, почему их закрыли? Я не помню этой истории.

Александр Глебович:

Закрыли после того, как меня посадили в тюрьму.

Ника Стрижак:

То есть за политику? Все равно эти политические игры тебе уже не простили. Пока ты по крематориям ходил, это была одна история. Как только влез в политику, сказали: «А куда ты, мальчик?»

Александр Глебович:

Нет, мне никто так не сказал. Мне сказали не «куда?», а куда конкретно: сюда в тюрьму. Хотя приехал какой-то прокурор тогда, когда меня посадили, и с огорчением обнаружил, что меня, к сожалению, взяли до того, как я успел что-нибудь серьезное натворить.

Ника Стрижак:

Хотели посадить по-взрослому.

Александр Глебович:

И вместо этого меня тогда выбрали депутатом Государственной думы.

Ника Стрижак:

Хорошо. Флибустьер, пират, разбойник с большой дороги на этой информационной войне. А что это но вдруг пошел на службу к королю?

Александр Глебович:

Во-первых, депутатство тогда, в первый срок, не было службой. Во-вторых, когда ты убеждаешься собственной жизнью, собственной кровью, собственной отвагой в абсолютной тщетности и в абсолютной глупости воздействовать на общественные процессы, ты становишься, конечно же, абсолютным реалистом. Тогда исчезает и романтизм, и...

Ника Стрижак:

Конформистом.

Александр Глебович:

Почему конформистом? Это абсолютный реализм. Ты подготовленный высококлассный репортер с языком, речью, умением писать, умением ставить любой факт с ног на голову и обратно, искажать, корректировать. Конечно, ты идешь на службу к олигархам. Тебя нанимают, тебе указывают цель, указывают мишень. Ты продаешь свою политическую душу, дорого. Твое дело — раскрасить лицо, быть сброшенным в нужную точку. И хорошо, если тебе успели объяснить, против кого надо воевать и на чьей стороне.

Ника Стрижак:

Да, но если мы будем брать примеры театра, которые здесь понятны, то из премьера труппы, когда Вы были на главных ролях, Вы вдруг согласились на человека в массовке.

Александр Глебович:

Это была не массовка. Это все равно оставалось главной ролью.

Ника Стрижак:

Мы помним: Жириновский, Зюганов...

Александр Глебович:

А депутатству не надо придавать такое вот...

Ника Стрижак:

Уже не так интересно, чем Вы там занимались, понимаете?

Александр Глебович:

Так я не занимался депутатством. Я же вообще удивляюсь, как мимо меня прошли составители книги Гиннесса, потому что я ведь единственный депутат за всю историю мирового парламентаризма, который ухитрился полностью вчистую прогулять четыре депутатских срока. Я был в этот момент в идеологических джунглях на золотой цепи у олигархов.

Ника Стрижак:

Продался, Александр Глебович...

Александр Глебович:

Дорогая моя, не продается только тот, кого не покупают.

***

Ника Стрижак:

Давайте послушаем мнение человека, который стал первым главным актером начинающего режиссера Александра Невзорова.

Дмитрий Нагиев:

Я Невзорова и люблю и ненавижу. Я его люблю за то, что он оказал мне честь и снимал в своем кино. Ненавижу за то, что он просто неприлично талантлив. Все, что он делает, можно записывать. Но даже если написать такое, скажут: «Это ты придумал»; так не бывает, чтобы режиссер орал на оператора: «Как ты снимаешь?! Как?!». Оператор говорит: «Здесь нельзя снимать с пола, здесь стошнило кого-то». «Что? Нельзя? Дай сюда камеру! Стошнило...» — Плюх! — «Вот как надо!» И все смотрят: «Господи боже мой...»

Я приезжал на площадку в 5:30 утра. Он уже бегал весь чумазый с черными соплями под носом, потому что он заводил танк, это прикольно. Я ему говорил: «Почему в 5:30? Почему?» Он даже не понимал вопроса: «Как почему? Потому что в 5 я кормлю лошадей. Покормил и пришел на площадку».

Вспоминаю цитату Невзорова, обращенную ко мне: «Господи, какая мразь». Я прошу вас, господа, поаплодировать Александру Глебовичу, поскольку мы являемся с вами соотечественниками этого большого человека.

Александр Глебович:

Вот зараза, а!

Ника Стрижак:

Ну а он чем виноват?

Александр Глебович:

Нет, хорошо, хорошо.

Ника Стрижак:

А приятно, когда хвалят, Саш?

Александр Глебович:

Во-первых, мне совершенно безразлично, хвалят или ругают.

Ника Стрижак:

Только что сидел ра-а-адовался...

Александр Глебович:

Не-не-не, мне понравилось, как он исполнил этот этюд. Это вас касается, ребят, вы же должны понимать, что это, прежде всего, актерская работа Нагиева на Нагиева, а Невзоров был использован как материал. При этом единственное что — есть момент подкачавшего имиджа. Он здесь немножечко смахивает на рекламу культурической школы. После всего, что он сказал, он обязан был попытаться продать вам тренажер. По актерской технике, конечно, блестяще. Однотонно, однонотно очень, с паразитацией на своем имидже, но дай вам бог дорасти до имиджа такого. Но актерски сделано интересно.

Ника Стрижак:

Возвращаясь к «Чистилищу». Что за дерзость? Шок у зрителя, недоумение профессионалов: Александр Невзоров снял фильм. Много наслушался, скажи честно?

Александр Глебович:

У меня же такой, я бы сказал, особой конструкции уши.

Ника Стрижак:

Еще и уши особой конструкции!

Александр Глебович:

Да.

Ника Стрижак:

Но есть же понятие профессии. Было хотя бы страшно заниматься тем, чем до этого серьезно не занимался? Дубли, свет, мотор, озвучание... Это совсем другая история.

Александр Глебович:

Это совсем другая история, но когда-то надо было учиться и ей.

Ника Стрижак:

А можно было поучиться до того как начать снимать?

Александр Глебович:

Это не в моем духе абсолютно.

Ника Стрижак:

Много шишек набил?

Александр Глебович:

Нет.

Ника Стрижак:

А было что-то, что ты в этой профессии не знал и не представлял себе?

Александр Глебович:

Вообще все.

Ника Стрижак:

Вот видишь, как жизнь хитро устроена. Есть наверняка очень талантливые люди, мы вспоминали о них в начале. Об этих актрисах, которые выучены, вышколены и не востребованы. Режиссеры, которые выучены и не снимают. Приходит дерзкий невыученный, не понимающий, где планы резать и что делать, — и снимает. Это так жизнь жестоко устроена?

Александр Глебович:

А почему жестоко? Ко мне — не жестоко.

Ника Стрижак:

Хочу предложить вам посмотреть фрагмент фильма, где актеры — уже не люди, где другая красота. Я думаю, вы видели все это кино, просто хочу вам всем его напомнить.

Фрагмент фильма «Методика»

Александр Глебович:

Мне сейчас смотреть это странно.

Ника Стрижак:

Почему?

Александр Глебович:

Потому что прошло очень много времени и прибавилось много тех самых знаний и пониманий, которые лично мне, например, эти кадры отравляют. Потому что я, например, уже, к сожалению, зная и понимая многие вещи, никогда не сяду верхом.

Ника Стрижак:

Почему?

Александр Глебович:

Это предельно болезненно...

Ника Стрижак:

Для лошади?

Александр Глебович:

Конечно. Причем неважен уровень посадки, неважен уровень мастерства, неважно наличие или отсутствие уздечки во рту — всё это неважно. К сожалению, анатомия лошади не оставляет человеку ни единого шанса не причинять ей тяжелую давящую компрессирующую боль. Дело в том, что мы долго проводили исследования по спинным мышцам лошади. У нас есть научный центр, который этим занимается. Так называемые подкожные мышцы, cutaneus maximus, cutaneus scapulobrachialis, первыми принимают на себя вес, давление всадника, давление седла. Это очень тонкие мышцы, в которых микроваскуляризация, т.е. кровоснабжение, заканчивается, по самым скромным подсчетам, буквально через 3-4 минуты. Ощущения примерно будут такие же, как у вас, когда вы отсидите ногу. То есть это онемение и покалывание. Дальше, если вы будете продолжать сидеть на этой отсиженной ноге, вы ощутите боль и некую потерю контроля за этой ногой. Примерно такое испытывает любая лошадь под любым седлом, под любым человеком, но деваться ей некуда. Потому что не только железо во рту, но еще и всадник сверху — это колоссальный постоянно действующий травматический фактор. Понимаете, ведь у каждого человека разные задачи. Если есть желание получать удовольствие от причинения кому-то боли, причем боли, ничем не оправданной, ненужной, поскольку нет никакой необходимости садиться на лошадь верхом, то...

Ника Стрижак:

То есть с тех пор как человечество изобрело колесо, оно должно было с этим закончить.

Александр Глебович:

Понимаешь, нет, мы не очень рассказываем об этих исследованиях, потому что видим, что, когда люди узнают о том, насколько мучительна их забава, насколько мучительно их увлечение для лошади, они с тем большим восторгом и с тем большим азартом начинают этим заниматься. Потому что не секрет, что в каждом поколении есть определенный процент людей, которым все равно доставляет огромное удовольствие причинять боль, жестко обращаться, но не все люди решаются это делать, скажем так, в криминальном смысле слова. Не у всех хватает храбрости брать скальпель, идти в подворотню и резать старушек. Некоторые хотят делать это благопристойно и под видом некоей красивенькости.

Ника Стрижак:

То есть своего ребенка ты никогда не посадишь на лошадь.

Александр Глебович:

Нет, я не посажу своего ребенка никогда на лошадь. Более того, я подозреваю, что мой ребенок будет понимать, почему этого нельзя делать.

Ника Стрижак:

Саш, но все равно, вопрос, который, думаю, сейчас возникает у всех. Лошадь испытывает болезненные ощущения, нельзя приносить ей страдания — это всё здорово. Но получается, что людям — можно приносить страдания? Даже если тебе кажется, что они плохие, что они делают не те поступки, что они неправы, еще чего-то... Какое у тебя вообще право приносить им неприятные эмоции, бить наотмашь по щекам в эфире? Мне все равно интересно, что с тобой случилось за эти годы. Может, ты сейчас не стал бы вести программу, которую ты вел много лет назад.

Александр Глебович:

Просто необходим путь. Для того, чтобы мыслить и понимать то, что я сейчас понимаю, необходимо было делать, к сожалению, то, что я делал.

Ника Стрижак:

То есть сначала причинить очень много боли?

Александр Глебович:

Совершенно верно. Не забывай, я был продуктом, дитем той системы, которая меня воспитала. Никакой другой не было. А вот уже оторваться от этой системы, восстать против нее и начать искать ответ, почему это нельзя... Хотя я понимаю, что для большинства присутствующих это все равно звучит глупо и непонятно. С точки зрения большинства людей, лошадь, как и другие живые существа, - это что-то, что должно служить для развлечений.

Ника Стрижак:

Это, конечно, сложная история. Я думаю, что каждый, кто тебя сегодня слушает и будет слушать, задастся этим вопросом. Если мы так относимся к лошадям, если мы так готовы относиться к собакам, то как надо относиться к людям? Потому что люди нам гораздо ближе, чем лошади и собаки.

Александр Глебович:

Ну, кому как.

***

Ника Стрижак:

Я хочу напомнить вам, что все наши программы вы можете найти и посмотреть на сайте нашего канала www.5-tv.ru.

Я пошла за записками, а вы поднимайте руки, сейчас к вам подойдут люди.

Вопрос из зала:

Меня зовут Дарья, я из Университета Искусств и Культуры. Скажите, пожалуйста, если творческий человек должен быть лишен моральных принципов и ходить по трупам, то что тогда актер и режиссер должны нести для зрителя: шок или что-то другое?

Александр Глебович:

Такой, я бы сказал, очень юный вопрос. Очень юный и очень... Знаете, вопросы бывают с разным цветом глаз. Это такой очень голубоглазый вопрос. Это голубоглазый вопрос с огромными ресницами. Причем часто моргающими. Давайте будем считать это ответом.

Вопрос из зала:

Скажите, отвага, смелость и желание идти всему наперекор — это врожденные чувства, или их можно воспитать?

Александр Глебович:

Вы знаете, сейчас очень трудно каким-то образом отпрепарировать врожденное от того, что было благоприобретено в контакте с мировой литературой, в контакте с теми удивительными людьми, с которыми мне везло сталкиваться и у которых мне везло учиться всю свою жизнь. Поэтому я не могу ответить на этот вопрос.

Ника Стрижак:

А человек, в принципе, может в себе воспитать эти качества?

Александр Глебович:

Вообще, человек может воспитать в себе все, что угодно, если он циничен.

Ника Стрижак:

В чем причина Вашего цинизма? Такой простой и правильный вопрос.

Александр Глебович:

В любви, наверное, к людям, прежде всего.

Ника Стрижак:

Это шутка такая.

Александр Глебович:

Нет. Что такое цинизм? Запомните это, дорогие мои журналисты. Цинизм — это искусство называть вещи своими именами. Но не надо путать цинизм с хамством, потому что цинизм нуждается в уникальной точности характеристик события, персонажа, человека или явления. К сожалению, какое бы мы ни взяли явление в этом зале или за его пределами, если мы назовем все своими именами, то мы получим очень циничную словесную филологическую картину.

Ника Стрижак:

Мир так плох?

Александр Глебович:

Почему плох?

Ника Стрижак:

Ну, если мы получим циничную.

Александр Глебович:

Циничная — это с твоей точки зрения плохо. С моей точки зрения, это всего-навсего названное своими именами, и все.

Вопрос из зала:

Я студент Театральной Академии. Почему Вы считаете, что у каждого мужчины должна быть война с чем-то? По-Вашему, невозможно жить в этом мире самим с собой?

Александр Глебович:

Вопрос хороший. Но совсем не у каждого мужчины должна быть война. Она должна быть только у воинов. А актеры должны заниматься искусством....

Ника Стрижак:

Ой, как вам повезло! Хоть кому-то повезло.

Александр Глебович:

...и стараться от этой гадости, конечно, бежать, и пытаться всегда дистанцироваться, и помнить, что это в одном случае из миллиона дает какой-то золотой шанс человеку, а во всех остальных случаях превращает его в кровавую грязь или в дерьмовое чудовище.

Ника Стрижак:

Во-первых, я должна сказать, что у нас сегодня очень неординарный мастер-класс с вами был. Реплику? Давайте.

Реплика из зала:

Да. Вот хочется обратиться к молодым. Вот вы увидели этого индивидуума. Я из прошлого века, я хорошо помню «600 секунд» и, в общем, даже звонила на «600 секунд». Но вот прослушав всё это, хочу сказать: ребята! Не делайте так, как он! Вы все разные!

Александр Глебович:

Хорошо, хорошо, я согласен. А я могу добавить.

Не делайте так, как он, потому что может не получиться.