В гостях у Дмитрия Гордона, Первый Канал, Киев, июнь 2011. Часть 1

ВИДЕО >>>

Д. ГОРДОН: Александр, добрый день. Вот, добрался до вас все-таки. Я сразу, когда зашел… это офис или как это называть?

НЕВЗОРОВ: Это вообще неразобранные декорации от прошлого фильма. И просто не очень поднимается сейчас на все это пока рука, и время позволяет в таком виде это все подержать, потому что очень жалко все это будет разрушать, перекрашивать и переделывать, но поскольку у нас много всегда площадок, я очень суетлив в съемках, очень хаотичен и очень изобретателен, то некую постоянную такую вот кадровую площадку мы устроили здесь. Но вообще это помещение редакции.

Д. ГОРДОН: Я знаю, как вы не любите воспоминания о работе в программе «600 секунд»…

НЕВЗОРОВ: Да я не то чтобы не люблю, просто я ужасно устал от этого, поскольку и  умные, и глупые, и талантливые, и бездарные – все меня об этом спрашивают. Я имею в виду вашего брата - журналиста.

Д. ГОРДОН: Ну, еще бы. Я скажу, что для нашего поколения «600 секунд», во-первых, самый рейтинговый телевизионный проект, начнем с этого, вошедший в книгу Рекордов Гиннеса.

НЕВЗОРОВ: Это правда все. Это все правда, но  меня-то за что мучить?

Д. ГОРДОН: Благодаря чему, на ваш взгляд, такой телевизионный прорыв стал возможен в то время?

НЕВЗОРОВ: Масса факторов, которая должна была совпасть: это и время, и мои способности, вероятно.

Д. ГОРДОН: Репортерские?

НЕВЗОРОВ: Нет, а репортерские способности – это вещь такая весьма формальная. Не надо считать, что существуют какие-то особые приемы или особые манеры. Нет, это просто разные люди, причем, они могут родиться в разные эпохи и стать совершенно разными по своим наклонностям и по социальному эффекту людьми, для этого необходим авантюризм, безжалостность, беспринципность, жестокость, храбрость, в известной степени жадность (но, к сожалению, я всегда объясняю, что когда нормальные люди бегали и приватизировали газеты, заводы и пароходы, я дурак, зачем-то бегал по баррикадам, до сих пор себе этого не могу простить). То есть, нужна некая сумма человеческих качеств, которая позволяет разбойничать в этом информационном поле, не должно быть, естественно, никаких глупостей про общественное благо в голове, никаких принципов, никаких попыток даже самому себе рассказать, что все это делается во имя какой-то высокой цели, отнюдь. Тогда это может быть успешно.

Д. ГОРДОН: Цитирую вас: «В тот период я был безжалостным, авантюрным, циничным, хитрым, продажным журналистом».

НЕВЗОРОВ: Конечно. Это, я подозреваю, что все-таки кто-то откорректировал, журналистом я себя никогда не называл. Я мог себя назвать репортером в лучшем случае и всегда дистанцировался от называния профессии «журналист» очень тщательно.

Д. ГОРДОН: Вы много жуткого насмотрелись в эпоху «600 секунд»?

НЕВЗОРОВ: Да я это не считаю жутким.

Д. ГОРДОН: Трупы, кровь, расчлененка.

НЕВЗОРОВ: Да не считаю я все это жутким, это  пусть считают жутким люди, которые живут в неких огромных розовых тапках, сидят на огромных розовых диванах и смотрят такие телевизоры ярко-розового цвета, привыкли к этому своему розовому гламуру и не понимают, что жизнь совершенно другая. А есть реальность жизни, которая с розовым гламуром вообще никак не сочетается. И вот та публика, которая существует в декоративно-квартирно-придуманном условном мире, она почему-то считает настоящую реальную жизнь жестокой, кровавой, кошмарной, им не приходит в голову, что вот этот весь розовый гламур и вся эта цивилизованщина стирается одним прикосновением пальца войны, одним прикосновением цунами, пальцем какого-нибудь вшивого реактора, когда  этого всего ничего не остается, а люди, выращенные в этом розовом мире, они воспринимают все настолько тяжелее, настолько болезненней, настолько смертельнее для них, что очень часто оказываются вообще не готовы к тому, что этот их декоративный мир разрушился.

Д. ГОРДОН: Вам часто угрожали?

НЕВЗОРОВ: Ну а что считать-то? Я же не барышня, чтобы вести дневник: «17 апреля мне угрожал…» Да не помню я!

Д. ГОРДОН: Но угрожали?

НЕВЗОРОВ: Так я ведь когда шел в эту репортерскую профессию, я прекрасно понимал все, что с ней может быть связано. И что какого-то журналиста то побили, то толкнули, вообще все это входит в комплект профессии. И жаловаться на побитие или постреляние, или посажение – это все равно, что солдату жаловаться на свист пуль. Никто не гонит в репортеры: иди ложить асфальт, там все будет спокойно и уютно.

Д. ГОРДОН: Ну угрожали – ладно. Я знаю, что на вас даже покушались неоднократно и один раз даже прострелили грудь. Что это за история была?

НЕВЗОРОВ: Это была нормальная история абсолютно, в которой я был полностью неправ.

Д. ГОРДОН: Вот так?

НЕВЗОРОВ: Да, конечно. Где, скажем так, человек поступил мудро и красиво. Сейчас мы с ним в очень хороших отношениях.

Д. ГОРДОН: То есть, вы знаете, кто это сделал?

НЕВЗОРОВ: Конечно.

Д. ГОРДОН: Как это происходило? Вас встретили где-то?

НЕВЗОРОВ: Ну, это долгая история и, скажем так, для меня не самая интересная, поскольку она все равно для меня не самая лестная. Я действительно, в общем, в той ситуации был свинтусом.

Д. ГОРДОН: Но это круто было – получить пулю в грудь?

НЕВЗОРОВ: Ну, это интересно, поскольку в меня первый раз попадало какое-то железо, это очень интересные такие вяжущие ощущения, когда немеет сперва гладкая мускулатура, предплечье и часть груди, потом начинается такая толчковая боль, интересная. Позже, когда я стал анатомом, я смог все это проанализировать.

Д. ГОРДОН: Анатомом?

НЕВЗОРОВ: Конечно. 

Д. ГОРДОН: Так вы и это попробовали?

НЕВЗОРОВ: Я вообще являюсь членом всероссийского научного общества анатомов, гистологов, эмбриологов. В Петербурге курирую анатомические экспозиции в музее Военно-медицинской академии на кафедре нормальной хирургии и вот ту выставку, которая называется «Мертвые учат живых», которая открыта до сих пор в Толстом сквере. Кстати, если будет в Питере минутка, мотанитесь туда. Это того стоит.

Д. ГОРДОН: Я знаю из опыта, что люди, которые занимаются анатомией, и анатомы и патологоанатомы в частности, они становятся философами. Вам тоже пришлось стать философом?

НЕВЗОРОВ: Не знаю, я думаю, что вы не совсем правы все-таки здесь, несмотря на все к вам уважение, я, честно говоря, не видел особых философов среди анатомов, но почти каждый философ древности был анатомом, я уже не говорю про художников, про очень многих писателей, дело в том, что патанатомией я вообще не занимаюсь, потому что патанатомия выясняет причины смерти. И это очень узкая дисциплина, а анатомия выясняет причины жизни, и это гораздо более важная и интересная дисциплина, и я вообще не понимаю, как очень многие люди могут жить на свете, не понимая, и не интересуясь, из чего они сделаны или как они устроены, и даже боясь заглянуть в себя или в кого-нибудь другого, глубже чем на тот миллиметр, который гарантирован гламуром, что все это гладкое, розовое, причесанное, напомаженное, и не дай бог увидеть хотя бы первый слой подкожных мышц. Вообще анатомия полностью лишает человека всяких иллюзий. Если это считать философией – то да. Но я вообще не сторонник и не поклонник философии, как таковой, поскольку философия и анатомия – это разные вещи. Анатомия – это точная наука. А философия – умение так вот «оневнятизировать», то есть придать невнятность практически всему.

Д. ГОРДОН: Вы сказали, что так железо вошло в ваше тело первый раз. Много раз входило еще?

НЕВЗОРОВ: Ну, были всякие случаи еще. Было же масса войн, была же масса приключений. Но я к этому опять-таки отношусь нормально, как к чему-то, что прилагается в комплекте.

Д. ГОРДОН: Ну, вы философ, я же говорю.

НЕВЗОРОВ: Отнюдь. Вот словом «философ» я бы точно нет.

Д. ГОРДОН: Сегодня, чтобы закончить разговор о «600 секундах» в программе, сегодня такая программа на российском телевидении в принципе возможна?

НЕВЗОРОВ: Сложный вопрос. В тот момент не было власти. В тот момент не было не только власти, но и безвластия.

Д. ГОРДОН: Понимания, что дальше будет, не было.

НЕВЗОРОВ: Да. И поэтому никто не решался меня  останавливать, всерьез не решался. Были какие-то попытки, которые мне же шли на пользу, которые я легко перепрыгивал, как пудель в эту самую загородочку в известной забаве. Но сейчас у тех ребят, которые в Кремле, там есть блестяще умные люди, но категорически отсутствует всякое чувство юмора в отношении политики. Вот с этим там очень плохо. Плюс они, как безумные алхимики, все стремятся раскопать какую-то так называемую национальную идею, вывести ее в этих своих кремлевских лабораторных колбах…

Д. ГОРДОН: И никак.

НЕВЗОРОВ: А она не выводится. Она вообще искусственно никогда не выводится, тем более в России.

Д. ГОРДОН: А ее и нет, наверное?

НЕВЗОРОВ: А ее, я подозреваю, что просто не должно быть. Поскольку мы научились ненавидеть идеологию так, как не один другой народ в мире. Мы научились ненавидеть ее тайно, явно, открыто, скрыто, по-всякому, любую. И когда есть, причем та идеология не была искусственной, как ни странно. Она была позорной, порочной, кошмарной – какой угодно, но она была достаточно естественно образовавшейся как результат того насилия, и как результат той дикости, которая творилась в России до 1917 года. Потому что считать, что революцию в России так уж пришли три еврея со ржавыми маузерами и постреляли великую православную Русь, я хочу сказать, что это сильная натяжка. Это не так, и надо понимать, что такое была революция 1917 года. Ведь мы же не говорим о том, кто ее оседлал, кто ею воспользовался, кто ею распорядился. Мы говорим о том, что, прежде всего, это был колоссальный по мощи, неслыханный взрыв ненависти народа к порядку управления, к лицемерию, к подлости, к глупости власти и глупости вот этой конструкции, в которой они все жили, потому что весь народ так или иначе был включен в этот омерзительный, страшный, кошмарный, но тем не менее, абсолютно закономерный и в общем абсолютно оправданный процесс. Потому что, когда мы сейчас рисуем сусальную Русь до 1913 года, то мы совершенно забываем вот этот фактор.

Д. ГОРДОН: И ангела-царя Николая Второго.

НЕВЗОРОВ: Да, и ангела-царя Николая Второго. Я даже не буду конкретизировать, потому что то, что тогда еще не было покрыто слоем маразма, то, что тогда еще кровоточило, сейчас благополучно заросло маразмом, и сверху этот маразм, как известно, еще и позолочен. И тщательно накрыт флагами генерала Власова, который во время Великой Отечественной войны вел на этот бедный Советский Союз банду уголовников и других изменников родины. Сейчас это нечто невероятное.

Д. ГОРДОН: Вам не кажется иногда, что национальная идея России – для начала построить хорошие туалеты.

НЕВЗОРОВ: Вы знаете, я вообще не думаю про национальную идею. Хорошие туалеты вполне реальны, потому что они следствие общего, скажем так, поднятия уровня цивилизованности во всем мире, когда-нибудь этот уровень поднимется. Вы же не забывайте, что Россия была задержана в интеллектуальном развитии почти на 700 лет. И это не слова и не мое мнение вольное или вздорное, давайте посмотрим: первый университет в Европе – Падуя. Это 1074 год. В России первый университет – 1724 год. К сожалению, эта простая и грубая фактология, простая и грубая цифирь, доказывает сразу все, потому что, увы, эта внешняя примета в виде наличия университета говорит сразу обо всем.  И их отсутствие говорит о том, что насильственно, по глупости, либо для того, чтобы просто облегчить себе жизнь, но в России не было интеллектуального развития достаточно долго, за что мы сейчас все и расплачиваемся. Понятно, что русская церковь очень тщательно охраняла свой рынок. Она понимала, что в случае прихода любой цивилизации, любого просвещения рынок будет под угрозой. А они ведь для того, чтобы продавать свечки всегда были готовы на все. Им было совершенно все равно: судьбы нации, глобальнейшие вопросы. Им было совершенно все равно – надо было продавать свечки. Сейчас они доказывают, что они помнят эту свою коммерческую жилку, и тоже идут на все, ради того, чтобы обеспечивать доход своим свечным заводикам и производителям лампад и всяких картинок. Когда нам говорят, что в России не было инквизиции, во-первых, она была, и об этом замечательно пишет Ефим Грекулов – советский великолепный религиовед, и существует масса свидетельств, включая сами церковные свидетельства типа Стоглавого собора, но у нас конечно инквизиции было меньше по одной простой причине. По какой? Да у нас грамотных было в 20 раз меньше! Для того чтобы стать еретиком, надо прочесть хотя бы одну книжку. Поскольку эта одна книжка была всегда недоступна в России. Посмотрите, у нас был большой объем рукописных книг и книг печатных, но это всегда были октоихи, требники, минеи, псалтири, молитвословы, у нас не было вообще не то что там философской литературы или некой естественнонаучной литературы. Ведь в 1543 году Везалиус уже составил полный анатомический атлас человека, который современен и сейчас. У нас в 1543 году вряд ли можно было найти что-то кроме октоихов, требников, четок, и бесконечных земных поклонов, немощеных тротуаров и т.д. Спасибо еще Петру Алексеевичу, Первому, который все это превратил, иначе мы бы XX век встретили с вот такими бородами, очень удивленные.

Д. ГОРДОН: В январе 1991 года вы сняли документальный фильм о январских событиях в Вильнюсе, героизирующий бойцов вильнюсского ОМОНа. За что вам крепко досталось тогда на орехи от демократов. Вы не жалеете сегодня о том фильме, «Наши» он назывался?

НЕВЗОРОВ: Нет, я вообще ни о чем никогда не жалею, мне вообще не присуща рефлексия, и мне не присуще раскаяние, так называемые угрызения совести, вот это, пожалуйста, не со мной. Более того, тогда я это делал абсолютно искренне, и, наверное, это происходило потому, что у меня тогда еще были иллюзии в отношении так называемой родины, в отношении так называемого патриотизма, и в отношении своего места в этой родине и в этом патриотизме.

Д. ГОРДОН: Движение «Наши», которое уже несколько лет существует в России, названо так по названию вашего фильма?

НЕВЗОРОВ: Да. Мне позвонил дядечка один, которого я очень уважаю, кремлевский и сказал: «Глебыч, ну ты же все равно не пользуешься, отдай название». Я говорю: «Бери, нафиг».

Д. ГОРДОН: Дядечка – Сурков?

НЕВЗОРОВ: Это ваше предположение.

Д. ГОРДОН: Ваш дедушка, я знаю, был полковником НКВД.

НЕВЗОРОВ: Ну да, обижаете меня.

Д. ГОРДОН: Генералом?

НЕВЗОРОВ: Вот. И не НКВД, а МГБ.

Д. ГОРДОН: МГБ. А ваша мама? Министерство государственной безопасности, это после 1946, наверное, года. Ваша мама в знак протеста против этого не поддерживала с ним отношения.

НЕВЗОРОВ: Да.

Д. ГОРДОН: Вы с дедушкой были очень близки. И в знак уважения  к дедушке перестали поддерживать отношения с мамой?

НЕВЗОРОВ: А вы знаете, в эту зону я вас не пущу, друг мой. При всей симпатии к вам, но вот что касается глубоко личной жизни и сложных взаимоотношений с родственниками, я туда просто не пускаю никого. Не обижайтесь.

Д. ГОРДОН: Нет, нормально. Мне приходилось слышать, что вам потому столько дозволено было в перестроечные годы, учитывая такое родство, что вы были в плотном контакте с комитетом госбезопасности. Это да? Или это нет?

НЕВЗОРОВ: Это и да, это и нет. Ведь понимаете, если спросить президента России, находится ли он в контакте с комитетом государственной безопасности, да. Если спросить у премьер-министра, то он то же самое скажет. Если вы спросите об этом у балерины, то скорее всего тогда – да, сейчас – нет. Тогда эта структура пронизывала совершенно все собой, но считать, что это как-то компрометирует человека, я до сих пор не могу, потому что это было взаимовыгодное и чертовски интересное сотрудничество. Это были блестящие люди.

Д. ГОРДОН: То есть, комитет знал о том, чем вы занимаетесь, и вы некоторые вещи согласовывали с ними?

НЕВЗОРОВ: Практически нет. Вот бытовые или вещи, скажем так, своих собственных пристрастий, не согласовывал никогда. Но когда пошла серьезная каша, когда уже стал разваливаться и трещать Союз, и когда стало понятно, что нужно мобилизовывать всех и все, тогда конечно наши отношения стали, скажем так, теплее и ближе.

Д. ГОРДОН: Вы снимали в Вильнюсе, Нагорном Карабахе, Приднестровье, участвовали во многих локальных конфликтах, вооруженных конфликтах, зачем это вам было нужно, это мужское такое для того, чтобы понять что-то?

НЕВЗОРОВ: Ну тогда, это вот я сейчас могу с умным видом говорить, что я постигал жизнь, изучал, тогда я повиновался только азарту, чувству конъюнктуры, любовью к войне, потому что эта штука наркотизирующая конечно. И тот, кто побывал на одной войне, поедет на вторую, на третью, на четвертую, на пятую, я вас уверяю. Не случайно у нас было целое поколение в России этих диких серых гусей, как они сами себя называли, русских наемников, которые прошли все от Хорватии до Абхазии, до Литвы, до Приднестровья и т.д. Это страшный наркотик. Почти всех их поубивали. Но великолепные ребята все. И плюс к этому войны были еще достаточно доходным делом.

Д. ГОРДОН: В плане?

НЕВЗОРОВ: Финансовом.

Д. ГОРДОН: Вы были дважды ранены, да? И один раз контужены во время этих локальных конфликтов.

НЕВЗОРОВ: Всякое было.

Д. ГОРДОН: Трижды становились добровольным заложником.

НЕВЗОРОВ: Да, я делал эти глупости до тех пор, пока у меня еще сохранялись иллюзии в отношении общества, в котором я живу.

Д. ГОРДОН: Вы верили в справедливость?

НЕВЗОРОВ: Нет, я полагал, что от моего участия может что-то существенно измениться. Ну и к тому же, когда видишь такое количество робких людей, которые не решаются сесть в машину к террористу с бомбой, или не решаются передать себя в заложники взбунтовавшимся зэкам, ты прекрасно понимаешь, что ты же не зря читал эти все книжки,не зря ты все детство воспитывался под влиянием таких персонажей как царь Леонид Спартанский, например, все персонажи Плутарха.

Д. ГОРДОН: В 1991 году вы поддержали путч.

НЕВЗОРОВ: Не то слово – поддержал. Не то слово. Я был одним из организаторов.

Д. ГОРДОН: Остановимся подробнее. Что значит «один из организаторов»?

НЕВЗОРОВ: Ну, там нас много было, потому что, честно говоря, идеологическую поддержку ГКЧП искал очень честно, очень тщательно, очень скрупулезно и практически вся тогдашняя патриотическая, не умею употреблять слово «элита», но вы поняли, о  чем я говорю?

Д. ГОРДОН: Конечно.

НЕВЗОРОВ: Это редактора крупных газет…

Д. ГОРДОН: «Советская Россия»…

НЕВЗОРОВ: Наши, которые наши, это генеральные директора крупных телекомпаний – они все были в этом деле.

Д. ГОРДОН: Вы задолго до 19 августа знали о том, что путч планируется?

НЕВЗОРОВ: Конечно. И очень ждал.

Д. ГОРДОН: Михаил Сергеевич был в курсе, на ваш взгляд, об этом?

НЕВЗОРОВ: Не знаю.

Д. ГОРДОН: Когда путч провалился, вы сожалели?

НЕВЗОРОВ: Конечно. Это было для меня огромным личным горем. Потому что это было и мое поражение тоже.

Д. ГОРДОН: В 1993 году вы поддержали защитников Белого дома, которые расстреливали из танков. Поражение защитников Белого дома тоже было вашим личным горем?

НЕВЗОРОВ: Ну, вы знаете, тогда это для меня было еще веселее, потому что я к этому времени меня уже схватили где-то, потому что я же вел к Москве эти остатки рижского ОМОНа и чеченцев.

Д. ГОРДОН: Вы вели?

НЕВЗОРОВ: Конечно. И под Зеленоградом нашу колонну остановили. И после как бы непродолжительных, но энергичных действий, в кутузке оказался я. И провел в камере достаточно долгое время. По масштабам событий, скажем так. Потом оказалось, что меня арестовали раньше, чем я успел что-то натворить.

Д. ГОРДОН: Вы сняли о первой чеченской войне два фильма: «Ад», документальный, и «Чистилище», художественный. Что это за война была – первая чеченская, кому она была нужна, и была ли она вообще нужна?

НЕВЗОРОВ: Она была нужна. Она, безусловно, была нужна. Она была нужна для того, чтобы Чечня научилась уважать Россию, а Россия научилась бы уважать Чечню. Для того, чтобы Россия могла бы убедиться в том, до какой степени офигительные солдаты чеченцы, до какой степени это неукротимый и храбрый народ, и чтобы Чечня могла понять, что Россия как империя необычайно тяжела, грузна и неотвратима, как некая и военная, и разрушающая, и идеологическая сила. Дело в том, что чеченцы настолько сложны и храбры, что какое-то уважение у них может вызывать только сила.

Д. ГОРДОН: России нужна Чечня?

НЕВЗОРОВ: Вот тут я вам ничего сказать не могу. Не знаю. Потому что меня вопросы политики и геополитики давно перестали волновать.

Д. ГОРДОН: А Чечне нужна Россия?

НЕВЗОРОВ: Ну, это тот же самый вопрос, это те же, как говорится, яйца, только вид сбоку. Я не знаю, известно ли у вас на Украине такое выражение, но в России оно необыкновенно популярно. Ну, давайте, чтобы сохранить эфирное приличие, скажем не яйца, а тестикулы.

Д. ГОРДОН: Вы насмотрелись много в Чечне жестокости?

НЕВЗОРОВ: Да я не называю это жестокостью. Для меня если это немного контрастирует с розовой квартирной жизнью, это еще не жестокость. Потому что это всего-навсего те естественные способы поведения человека, которые мы камуфлируем некими словами, понятиями, но вообще – это типично для приматов. Мы очень безумно конфликтный вид, безумно агрессивный вид. Ни один больше вид животных не совершил такого количества внутривидовых убийств. В том числе совершенно бессмысленных, как приматы. Из 24 миллиардов людей, которые жили на этой земле, 14 было убито. Это по очень таким интересным и очень точным, с моей точки зрения, подсчетам английского математика Грэма Таттерсолла. То есть это тоже не мои фантазии.

Д. ГОРДОН: Вы для себя ответили на вопрос – кому была нужна чеченская война?

НЕВЗОРОВ: А я не отвечал.

Д. ГОРДОН: Вы не задавали себе этот вопрос?

НЕВЗОРОВ: Меня это совершенно не интересовало. Это была моя война, это был мой рубеж, мой этап, очень важное событие в моей жизни. Благодаря которому я наконец понял очень многие вещи и от многих людей избавился.

Д. ГОРДОН: Ленинград вы любили?

НЕВЗОРОВ: Да вы понимаете, я как-то всегда пытаюсь понять, какое слово вкладывается в слово «любовь». Даже издатели журналов ХХХ, они тоже считают, что это журнал про любовь. Если это эта любовь, то поверьте, меня на весь Ленинград бы не хватило. Если имеется ввиду какая-то возвышенно-отвлеченная… Какой Ленинград? Картиночный, с мостиками, со шпильчиками? Ленинград очень трудно любить, потому что это, конечно, декорация. Это город, мало приспособленный для жизни. Это город, который был сделан как декорация некой европейской реальности. А как вы знаете, ни один нормальный человек никогда не красит оборотную сторону декорации.

Д. ГОРДОН: Хорошо сказано.

НЕВЗОРОВ: И вот эта непокрашенность оборотной стороны, грязная, прогнившая, источенная этими жуткими червоточинами, ходами коммуналок, с рыжими, страшными, ржавыми трубами и просевшими подмытыми фундаментами – это же все правда. Любить это очень сложно. Это можно жалеть, этому можно сострадать. Можно быть привязанным к этому. Но любить – нет.

Д. ГОРДОН: Санкт-Петербург лучше Ленинграда?

НЕВЗОРОВ: Так а я не вижу никакой разницы. Это просто, всего-навсего чуть-чуть отполированный Ленинград. Чуть-чуть, скажем так, да я не могу сказать, что это умытый Ленинград. Ленинград не был никогда грязным фасадно, внешне грязным городом. Это я честно говоря, не вижу вообще никакого смысла в изменении названия.

Д. ГОРДОН: У вас были непростые отношения с первым всенародно избранным мэром Санкт-Петербурга, Ленинграда Собчаком. Что это был за человек?

НЕВЗОРОВ: Потрясающий человек. Как я теперь понимаю, он был фанфарон, врун, дебошир.

Д. ГОРДОН: Дебошир?

НЕВЗОРОВ: Дебошир, конечно. И в политическом, и в таком смысле этого слова тоже, но это был очень широкий, храбрый и благородный человек.

Д. ГОРДОН: Его смерть для вас загадка или вы знаете, как это случилось?

НЕВЗОРОВ: Нет, вот на тот период я несколько выпал из своего всезнайства, и я плохо знаю обстоятельства смерти. Я просто знаю, что он вел себя в отношении меня, конечно, удивительно, во время нашей с ним войны, потому что теперь уже, хорошо зная рычаги, которыми он располагал, я прекрасно понимаю, что ему достаточно было моргнуть, и проблемы «Невзоров» никогда бы не существовало. Но он честно вел эту войну, вставая постоянно в полный рост и подставляя себя под мои плевки.

Д. ГОРДОН: А плевали сильно?

НЕВЗОРОВ: Ой, ужасно. Я же очень азартный человек. Насчет подраться – это…

Д. ГОРДОН: Только дай.

НЕВЗОРОВ: Да. И еще, к сожалению, очень упертый и иду в любой конфронтации до конца.  И теперь, я понимаю, до какой степени он был молодцом.

Д. ГОРДОН: Как человек, знающий Собчака, как телевизионщик, вы наблюдаете за телевизионной и прочей карьерой его дочки Ксении?

НЕВЗОРОВ: Она уже кончила школу, что ли?

Д. ГОРДОН: Да. С успехом.

НЕВЗОРОВ: Серьезно? Ну, может быть, кстати, уже лет-то прилично. Ничего не слышал, вообще.

Д. ГОРДОН: Вас долгое время связывали очень близкие отношения с Борисом Абрамовичем Березовским. Пять лет вы были его советником.

НЕВЗОРОВ: Угу.

Д. ГОРДОН: Что вы можете сказать о Березовском?

НЕВЗОРОВ: О Березовском… Березовских много: Березовский-политик, Березовский-интеллектуал, Березовский-жадина, Березовский-прохвост, Березовский-умница. Вот много есть Березовских, и все это один и тот же Борис Абрамович. Конечно, он слишком интеллектуален был изначально для того, чтобы вообще в России заниматься политикой. Интеллектуализм и политика в России вообще вещи совершенно несовместимые. Я не говорю про то, что, например, какие-то правительственные учреждения, ты приходишь и понимаешь, что ты оказался в таком волшебном заповеднике жлобов – нет. Я не хочу этого сказать. Но вы меня можете так понять. А я не смогу вам ничего возразить. И вот, Борис Абрамович с его утонченностью и с его интеллектуальными стратагемами и конструкциями был абсолютно идиотичен. Не просто нелеп на фоне тогдашней российской политики, а абсолютно идиотичен. Сейчас уже давно мы с ним не общаемся, но сейчас, насколько я понимаю, у него ПГМчик начался.

Д. ГОРДОН: Что такое «пгмчик»?

НЕВЗОРОВ: Православие головного мозга. И, к сожалению, когда это начинается у кого-то, то я прекращаю общение.

Д. ГОРДОН: Сегодня все руководство России из вашего города, многих вы наверняка, хорошо знаете. Что вы думаете о правящем тандеме сегодня? Модное слово – тандем.

НЕВЗОРОВ: Да вы знаете, ничего, во-первых, не думаю. Путина я чрезвычайно уважаю, прежде всего, как разведчика. Второго парня совершенно не знаю. Но сейчас они мне оба не нравятся, потому что очень распустили попов.

Д. ГОРДОН: Четыре созыва подряд вы были депутатом Государственной думы России. Немало, однако.

НЕВЗОРОВ: Да, и тоже вошел в книгу рекордов Гиннеса, потому что присутствовал, по-моему, непосредственно я всего на 4 заседаниях.

Д. ГОРДОН: Неплохо. Это не для вас занятие, явно.

НЕВЗОРОВ: Как выяснилось, совершенно не для меня, правда, мне потребовалось четыре раза пробовать, чтобы выяснить, что оно не для меня. Но как только запретили депутатам мигалки, смысл парламентаризма в России на этом был закончен. Ведь настоящий парламентаризм расстрелял не Ельцин из танков, а тот, я не помню кто был премьером, который подписал запрещение мигалок. Никакого смысла и никакой содержательной части в парламентаризме вообще не осталось.

Д. ГОРДОН: Политикой вы не занимаетесь сегодня совсем.

НЕВЗОРОВ: Нет, она меня совершенно не интересует.

Д. ГОРДОН: И не интересовала, судя по всему, раз только мигалки прельщали, да?

НЕВЗОРОВ: Да, конечно.

Продолжение стенограммы >>>