_______________________________________________

 

Здравствуйте, уважаемые зрители. Здравствуйте, уважаемый Александр Глебович.

Добрый день.

Мы очень рады видеть Вас в пресс-центре газеты АиФ-Петербург. Сразу Вам скажу: мы проанонсировали встречу с Вами. Недолго висел этот анонс, буквально со вчерашнего вечера, но вопросов пришло!… И реакция просто потрясающая. Вопросов пришла большая пачка, и очень они интересные, хорошие, и они как раз в таком ключе, чтобы разобраться и поговорить…

Хорошо, дорогая моя.

Поэтому первое… Александр Глебович, вот Вы такой человек-оркестр…

Нет, не оркестр точно.

Я хочу сказать, что всё, за что Вы беретесь – всё играет ярко, громко и очень эффектно, очень красиво и слаженно. И Ваше новое дело, и Ваш фильм, который недавно прошел по Первому каналу, и Ваша работа – не то чтобы они делают много шума, но я вижу много вопросов. Конечно, они здесь разные, но людей привлекает новизна Вашего подхода и желание тоже вместе с Вами как-то приобщиться к непознанному, приобщиться к тому интересному, которое Вы подняли. И вот все-таки вопрос такой: почему Вы взялись за эту тему и почему такой фильм вышел именно сейчас: накоплен был материал серьезный, или Вы решили этим выстрелить, или были иные причины? Или Вам надоело, что несоответствия такие, что человек выше всего? Что Вы хотели этим сказать?

Ну, понимаете, вы задаете какие-то сразу всё глобализирующие вопросы…

А можно по частям!

Я понимаю. Но сказать, что мне что-то надоело или что у меня есть какие-то иллюзии по поводу подотряда человекоподобных секции узконосых – нет, у меня нет никаких иллюзий. Я прекрасно понимаю, что человек абсолютно неизменен. Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы внести какие-то коррективы в его мировоззрение, необходимо несколько столетий. Необходимо будет, вероятно, после меня – как и было до меня – может быть, несколько поколений гораздо более сильных, талантливых, образованных, воспитанных людей, которые будут разрабатывать эту же тему. И конечно, в принципе, они изменят мировоззрение человека по одной простой причине. Оно должно измениться не потому, что мы хорошие: мы не хорошие, мы достаточно плохие. Но те новые знания, которые человек может получить о себе, об окружающей среде, делают его сильнее, делают его полноценнее, более сильным как вид. Потому что у природы нет задачи обеспечить нам с вами интеллектуальный разговор. У нее есть простая задача: обеспечить выживание вида. Никаких других задач у нее нет.
Мы на Земле очень недавно и, я бы сказал, из абсолютной грязи. Мы достаточно вид униженный, и достаточно – много миллионов лет назад – вид опущенный. И благодаря некоторым анатомическим и физиологическим особенностям мы социально и эволюционно доминируем, к сожалению, в режиме такого биологического эволюционного фашизма. Потому что фашизм является основной человеческого мировоззрения, конечно. Есть фашизм внутривидовой, когда человек уничтожает кого-то, скажем так, похожего на себя – представителей своего вида. А бывает фашизм, направленный вовне, как бы из вида, когда один вид считает, что все остальное должно являться для него либо едой, либо развлечением. Это тоже, по сути дела, фашизм. И человек себя уговаривает, что оно хорошее, оно замечательное – но оно неполноценное. Оно неполноценное, оно не чувствует, оно не понимает, оно не наделено разумом, оно лишено сознания или даже способности понять, что с ним происходит. Это нормально для человека. Это традиционная такая красивая отмаза. Потому что когда гнали евреев в газовые камеры, то тоже объясняли, что они неполноценные, но от них пахнет фаршированной щукой. Русские – это вообще алкоголики, тупые и деграданты, и им место только в газовке. То есть никто никогда не говорил: «Мы уничтожаем что-то полноценное, прекрасное и высокое». Эти мальчики из Третьего рейха, они никогда так не говорили. Они говорили: «Мы избавляем землю от чего-то такого не вполне пригодного».

Александр Глебович, прошу прощения у Вас…

А вообще прерывай меня.

Да, я прошу прощения у зрителей и у Вас, что я буду все-таки вклиниваться чуть-чуть…

Да не чуть-чуть, а всерьез вклиниваться.

Всё-таки вернемся к фильму. Я этот фильм смотрела и смотрела обсуждения на Первом канале. Фильм мне, например, очень понравился. Просто как фильм. Но все-таки некоторые вопросы все-таки возникают. Если эта практика с XVII-XVIII века, то почему до сих пор она не стала общей?

А кому она нужна? Если отвлечься от высоких материй и разобраться: а кому она, в общем-то, нужна? Плюс можно было бы меня спросить: может находиться в центре Петербурга предмет стоимостью в несколько миллиардов долларов и чтоб его никто не украл? Может такое быть?

Ну вряд ли.

А Исаакиевский собор? Стоит, конечно. Т. е. стоят вещи, которые спереть очень трудно и которые очень трудно применить и куда-то потом употребить. Такая же история с этой практикой: я не могу сказать, что она кому-то сильно нужна. В Школьной практике, в практике мастеров она употреблялась чисто утилитарно. Она в высокой степени трудоемкая, естественно.
Вот как Гордон изображал, что есть какая-то тайна, которую я скрываю. Да ничего абсолютно скрывать не надо. Это не является тайной в прямом смысле слова. Но Гордон предполагал, что есть лошадь, что есть на теле лошади некая кнопка: ты нажимаешь, и она начинает читать и писать по-латыни. Вот это, конечно, абсолютный бред. Кнопки нет, честно говорю. И всему тому, что провоцирует лошадь на интеллектуальные проявления, предшествует долгая, сложная очень работа в руках, умение и безупречное знание самой лошади. Поэтому сказать, что вот тайна… Да нет. Некоторые особенности методики – да. О них не кричат, мы их стараемся не раскрывать по той же причине, по которой китайская сборная по волейболу не рассказывает, как они тренируются.

И по гимнастике тоже!

Да, или по гимнастике. Они просто выигрывают и все. При этом когда они тренируются, они закрывают свои тренировочные залы, и туда не входят даже корреспонденты. Хотя я уверен, что их там наверняка не пытают током, бедных баскетболисток или художественных гимнасток, а просто есть некие методические вещи, которые не хотят раскрывать.
Здесь такая же история. Надо понимать, что методические тонкости не являются тайной. До них можно дойти и самому, но это будет стоить 5-7 лет методом проб и ошибок. А в методике прописано, как сэкономить эти 5-7, 8, 9, 10 лет. Был в Америке потрясающий совершенно парень Уильям Кей, у него тоже была лошадь, Джим Кей, которая прославилась в начале XX века, примерно одновременно с Краллем. Это была такая всеамериканская сенсация – пишущая и читающая лошадь. Вот Уильям Кей как человек абсолютно нешкольный, потратил примерно 12 лет на обучение простым вещам и, увы, довольно быстро превратил это умение в шоу. То есть он делал, с моей точки зрения, вещи совершенно недопустимые и глупые.

А вот Василиса, наш слушатель и читатель, спрашивает как раз о методике. Она говорит, что лошадь Ваша замечательная читает по-латыни, а Вы с ней разговариваете по-русски. Наверное, это усложняет процесс обучения?

Нет, во-первых, это не усложняет процесс обучения. Чаще всего я разговариваю тоже по-латыни, но сами подумайте: вот в кадре я. Лошадь. Я задаю вопрос по-латыни, тут же я должен наложить свой собственный голос с русским переводом на себя самого, говорящего по-латыни, чтобы быть понятным.
Поэтому для кино и когда мы снимаем уроки, я чаще всего говорю по-русски.

А где Вы такого коня замечательного взяли, черного, прекрасного? Где он, такой умный, взялся?

Они все такие умные. Это я могу сказать совершенно точно, потому что за последние два года мне довелось, пришлось — какое угодно слово употребляйте — секционировать свыше ста образцов лошадиного мозга, как в сгущенном, так и свежем, так и сыром виде, и во всяком совершенно.

Скажите, а эта методика может касаться только лошадей?

Не знаю. Не знаю, дорогая моя, потому что, например, я не умею работать с дельфинами. Я два раза в жизни всего секционировал мозг дельфина, и могу сказать, что да, он потрясающий анатомически. И он является, судя по тем анатомическим параметрам, которые я видел в руках, очень мощным, совершенно полноценным генератором разума, плюс у него есть еще один фактор, нейроанатомически совершенно блистательный. У дельфина значительно уменьшены те доли мозга, которые отвечают за очень сложные движения млекопитающих. Он живет в воде, в обстановке как бы некоей невесомости. Но вся дельфинья практика, когда там пересвистываются, она, увы, конечно, тупиковая, потому что пересвистывание, подача мячиков, демонстрация перекусывания рыбок или чего-то еще — она настолько бедна своей информационной частью и настолько тупикова… Потому что, ну, так посвистел, ну, этак посвистел. Ведь мы в вами приматы, но неслучайно мы пользуемся алфавитом, сложной сигнальной системой, кодированными и раскодированными графическими символами. Вот если кто-нибудь научит дельфинов — а я точно знаю, что, судя по мозгу, они способны это без всяких проблем преодолеть — если их научат такой же практике (я не знаю как это, правда, делается, потому что в жизни только с мозгом дельфина имел дело) то, наверное, мы получим тоже что-то совершенно потрясающее.

Екатерина спрашивает: понятно, что Вы с пиететом относитесь к лошадям, но испытываете ли Вы такое же уважение к другим животным?

Да знаете, трудно сказать, что вот прямо я как ни увижу корову, так сразу на “вы” или начинаю извиняться, что тоже по этой земле хожу. Сказать, что прямо такое уважение — нет, у меня достаточно здравое и простое отношение. Но, например, с коровами я не умею иметь дело. И не умею иметь дело с собаками, хотя, например, собачий мозг мне не так нравится, как лошадиный.

Тогда посерьезнее: если Вы не раскрываете методику, по какой методике Ваши ученики занимаются?

Нет, они занимаются как раз по старой методике, по проверенной нормальной методике. Опять-таки, «не раскрываю». Вопрос — кому. Когда три каких-то праздных оболтуса в студии Гордона начинают меня штурмовать дурацкими вопросами — что я им раскрою? Понятно, что пришли люди попаясничать, милые люди, хорошие. Понятно, что довольно удачно паясничают. Но что они меня спрашивают? Вот понимаете, там у Гордона все было хорошо, и Гордон мне понравился: хороший, профессиональный парень. Он нормальный, профессиональный, единственное — у него некоторые проблемы с самоидентификацией, но если человек не занят чем-то серьезным в жизни, какой-то серьезной интеллектуальной деятельностью, а просто шоумен, это даже идет. Он нормально поступил, по-телевизионному, по-нашенски: я бы сделал то же самое с монтажом. То есть если не удается выиграть дебаты вживую, тогда они сводятся по крайней мере вничью в монтаже. На его месте так поступил бы также и я, поэтому, естественно, никаких обид нет. Это всегда такая толкучка, плюс все очень орали, и, в общем, это было очень далеко даже от этой обстановки разговора, которая у нас сейчас с вами.

Александр Глебович, спрашивает Карина Симакова. Вот у Вас Школа, Вы учитель, а кто был Вашим учителем?

Знаете, мне всегда везло очень на учителей. Я не хочу сейчас тратить онлайновое время на перечисление, и к тому же, понимаете, это очень такой скользкий вопрос, кто был моим учителем. Меня спрашивают, кому я обязан знаниями в нейроанатомии. И я говорю всегда: дорогие мои, назвать ученика учеником имеет право только учитель. Я счел бы за огромную честь, если бы профессор Гайворонский считал меня своим учеником. Но я не знаю, считает он меня таковым или нет, надо спросить у него. Только учитель вправе выдать ученику свидетельство того, что он ученик.
И те люди, с которыми меня сталкивала судьба — потрясающие люди: Наталья Петровна Бехтерева, Гумилев, Лебедь. Формально я мог бы их назвать учителями в каком-то вопросе. Но я бы не решился, скажем так.

А вот кстати, Наталья Петровна — Вы даже сами как-то говорили, что она не очень одобряла.

Это было не неодобрение. Если бы это было неодобрение, мы бы так не дружили, она не завещала бы мне своих рукописей, она не относилась бы ко мне с таким вниманием. Это была скорее ответная реакция на то, что я, в общем, постоянно позволял себе выходки в отношении ее пристрастия к еврейским народным сказкам, назовем это так. Это ее сначала как-то царапало, но потом она уже привыкла, что я «кощунник» и безбожник.

Бехтерева возглавляла очень серьезный институт, и я знаю, Вам многие серьезные ученые предлагали свое сотрудничество.

С серьезными учеными я сотрудничаю. Мне оказывают честь такие люди, как Леонид Болеславович Лихтерман — это, с моей точки зрения, нейрохирург номер один в стране – это профессор Гайворонский, благодаря которому я знаю все, что я знаю, и ряд других серьезных ученых. Но вы же журналисты, вы же опытные люди. Всерьез ученый человек — он же очень робкий. Он очень робкий и очень боится всегда вылезать на поверхность каких-то полемик, потому что ему там непривычно. Надо иметь мой гладиаторский стаж, чтобы спокойно, без оглядки идти на любую конференцию и в любую студию. Для какого-то человека это событие. А я не имел бы просто возможности знать все, что я знаю, если бы эти люди не поддерживали бы меня.

Александр Глебович, вот Светлана Кулешова, я так понимаю, хотела бы учиться у Вас и спрашивает: какие требования у Вас к ученикам и идет ли прием? Немножечко расскажите о своей Школе.

Это очень закрытое сообщество свободных интеллектуальных людей, для которых я не являюсь начальником. У нас как бы такой феодализм с нормальным принципом: я – первый среди равных, как это было в средневековой Европе. Но у меня нет совершенно никаких возможностей и желаний диктата. Единственное что, есть, конечно, очень жесткая идеология, которой необходимо следовать. Но она не более жесткая, например, чем в уголовном розыске. Если вы увидите сотрудника уголовного розыска, который на чердаке пьет портвейн с ворами, его надо выгонять. Если я увижу ученика Школы, который общается с «покатушниками», его надо выгонять. Это вполне естественно. Мало породить идею, необходимо еще создать для идеи некую питательную среду, в которой она будут жить.
А необходимы всякие пустяки: доскональное знание лошадиной анатомии, умение препарировать, секционировать, знание латыни, знание мировой истории. Естественно, нельзя принадлежать ни к одной из религий, потому что это, к сожалению, лишает человека, опять-таки, самоидентификации. Стараемся не играть в это вообще, но спокойно к этому относимся. Когда меня спрашивают, атеист я или нет, я говорю, что разумеется, нет, потому что для того, чтобы человек был атеистом, он должен очень серьезно относиться вообще к идее бога. Поскольку для меня эта идея, по меньшей мере, забавна, я не могу себя назвать атеистом, просто потому что не очень придаю всему этому значение. Ну, потешно.

Евгения. Ваш фильм ей понравился, заставил задуматься, и все-таки она задает такие прикладные вопросы: как строится обучение, сколько по времени? Как Као себя чувствует, когда Вы его обучаете? Для него это напряжение, или сложно, некомфортно?

Это сложно, это не всегда комфортно. Если вы учили детей грамоте, то вы знаете, что это не всегда комфортно для ребенка. Всегда хочется пойти лучше дать кому-нибудь по носу, покидаться кроссовками, украсть коробку с конфетами. То есть есть масса занятий, гораздо более интересных. Это нормально совершенно.
Мне часто говорят, не дрессировка ли это. Я говорю, ребят, давайте разберемся сначала, что такое дрессировка. Что такое dressage по-французски? Это выучка. То есть как есть, например, понятие RICTUS или OROS. RICTUS— это пасть, хотя слово, обозначающее рот. И OROS — это тоже рот. Но RICTUS применяется в отношении животных, OROS применяется в отношении людей. Примерно так же т.н. дрессаж и дрессировка — это слова, которые применяются в отношении других животных, а непосредственно обучение — это то, что человек применяет в отношение самого себя, хотя принцип абсолютно один и тот же.
Мы здесь с вами все дрессированные, нас всех путем поощрений учили буквам алфавита. Непросто и не всегда гладко нас учили складывать слоги, слова, нас учили определять основные понятия, то есть мы все прошли через некий процесс дрессировки, если вдруг взять и назвать все таким грубым словом.
Понимаете, очень многие понятия сложно учить. Это все долго, это все ежедневно.

Это как Людмила спрашивает. Она тоже посмотрела фильм, ей тоже понравилось, и она спрашивает: с любой лошадью можно заниматься манежным чтением? Какая она должна быть, может, определенной породы, возраста?

Конечно, чем моложе, чем лучше. И если пытаться облегчить себе труд, то нужен очень горячий, очень темпераментный, очень нервный жеребец.

Тут даже говорят, что коня такого нужно делегировать в Государственную думу.

Нет, ну это все глупости. Мне непонятно, до какого я смогу дойти предела. То есть мне понятны цели, мне понятна методика следования этой цели, и вместе с тем я понимаю огромность труда, которая с этим связана. Потому что ведь есть очень интересная задача. Мы понимаем, что мозг позволяет пользоваться, например, нашей с вами сигнальной системой, позволяет кодировать-раскодировать графические символы, позволяет понимать основные понятия — в том случае, если они научены. Грубо говоря, объяснить, что такое «холод». Конечно, если бы я подошел к лошади и спросил: «Как тебе?», она ответила «холод», это было бы либо жульничеством, либо... Да она бы не ответила никогда. Это тоже достаточно сложный процесс, когда сначала берутся две одинаковые грелки голубого цвета. Одинаково пахнущие, купленные в одной и той же аптеке. Одна грелка замораживается в большом холодильнике, во вторую грелку наливается горячая вода. Прикладывается к спине одна грелка, затем вторая грелка, и объясняется: это ALGOR, это VITALIS, это ALGOR, это VITALIS, то есть холодно-тепло, холодно-тепло. Затем, чтобы не было ассоциаций непосредственно с грелкой, потом берется завернутый в кусок парчи кусок льда и точно так же проносится на некотором расстоянии.
То есть приучение к понятию — это очень долгая история до тех пор, пока он сам не начинает идентифицировать и объяснять: да, действительно, здесь ему холодно, здесь ему не холодно, почему тепло или не тепло. Вот когда мы имеем возможность перейти уже к тому, ради чего манежные чтения все и существуют, то есть к пояснению каких-то практических простых вопросов. Но это не простой путь.

Скажите, Вы сказали, Вы не знаете, до какого предела можете дойти, но цель свою Вы знаете. Какова все-таки Ваша цель?

Цель дурацкая. У нас, к примеру, есть девочка-гусь. Образно говоря, та девочка-гусь из фильма, или некая девочка-собака из Челябинска, или маугли. Мы берем это существо и предлагаем ему свою номинативную систему. Мы обучаем алфавиту, мы обучаем основным словам, понятиям, учим строить фразу и начинаем слышать от него номинацию, что такое бумага, что такое драка, что такое боль, что такое холод. То есть мы вводим его в свои номинативные координаты, номинативные понятия. Это можно сделать хоть с одичавшим человеком, выросшим в собачьей будке, хоть с лошадью. Но интересно-то жутко понять, а что они понимают до того, как они овладевают номинативной системой. Понимаете, да, о чем я говорю? Грубо говоря, в какой форме находится у них сознание и т.н. разум до того, как мы предлагаем отработанную в течение 25-40 тысяч лет номинативную систему.
Добраться до этого непросто. Но это помимо всяких прикладных дел, которые являются просто возможностью выяснить такие нормальные иппологические моменты и подробности: предпочтения в еде, предпочтения в температуре, предпочтения в помещении, предпочтения в товарищах, людях — и иметь точные знания по этому поводу. Это все возможно, но дико сложно.
Вот, например, понятие «боль» объяснить дико сложно, почти нереально. У меня получилось на треть на данный момент. За год у меня получилось объяснить это понятие на треть. В каком смысле? Нельзя так даже говорить и думать, но, естественно, тут приходится дожидаться мелких травм и несчастных случаев, которые происходят сами по себе. Вот он там осаднил себе немножечко cornea, роговицу. Все знаем, что роговица глаза атомно иннервирована и является очень болезненным местом. В процессе его лечения и в процессе его ощущения этой боли в роговице, естественно, я ему объясняю, что это как раз и есть DOLOR, боль. Но я еще не могу нигде это отпрактиковать и посмотреть, как он это применит, потому что мне нужно две еще каких-нибудь мелких травмы, чтобы он не связал эту боль только с глазом. Я, естественно, не хочу, чтобы это было, не хочу, чтобы была самая мелкая маленькая травмочка, но тем не менее, для того чтобы объяснить понятие, мне нужно идти таким долгим и сложным путем. Хотя по поводу боли у меня есть одна определенная идея. А причинить ему боль, чтобы объяснить, я не могу, потому что он просто перестанет стоять рядом со мной. Дело там не в каких-то чувствах и не в каком-то благородстве. Просто мы имеем здоровущего девятилетнего жеребца, от которого пар валит и который могуч и высок — и он стоит рядом со мной полтора часа. Вот это в большей степени чудо, чем чтение. Без всяких средств удержания.
Поэтому очень многие вещи объяснять сложно, и это небыстро. Вот в фильме, например, я понимаю тех людей, которые занедоумевали, когда Као посмотрел на картинку и сказал RIXA, «драка». Тут действительно может возникнуть ощущение, что что-то не то. Немножко переоценил, наверное, я зрителя, потому что надо объяснить, с чего всё начиналось. «Драка» начиналась точно так же, как все остальное. Были два человека перед ним. У людей были шпаги, они орали, кидались друг на друга. Это все действие было означено как RIXA, «драка». Потом были картинки. В мировой живописи, слава богу, очень много драк. Потом были гравюры из различных фехтовальных фолиантов того времени, когда он четко совершенно уже понимал, что энергичные движения с железками в руках — это некая драка. И поэтому, увидев совершенно новую для себя фотографию, он ее легко идентифицировал как RIXA, как «драку».
Вот понимаете, никогда нельзя спрашивать то, чему не научил. Это именно обучение, последовательное, тщательное и очень трудоемкое.

Александр Глебович, Вы говорите о том, что лошадь не воспринимает человека как существо разумное. А как воспринимает? Кем?

Воспринимают так же, как вы бы воспринимали огромного спятившего муравья.

Муравья?

Конечно. Это не мое открытие, это общий закон зоологии: разные видовые существа не воспринимают друг друга разумными. Вот мы сейчас с вами поговорим, вы посмотрели кино, и все равно до конца, даже не по причине человеческой т.н. гордыни, просто в силу разновидовости, вы не смиритесь и не внушите себе, что другие живые существа тоже разумны. Это закон зоологии, который во многом уже тщательно исследован и разработан. И точно так же у лошади нет никаких оснований предполагать, что вы разумны, когда она вас видит. А какие у нее есть основания?

Надо у нее спросить.

Так нет, у нее нет никаких оснований просто на основании простейшей зоологии. Плюс она попадает в руки человека, который... Вот сидит прелестная девушка, Юлечка. Представьте себе, что ее схватили, заперли с двумя или тремя сумасшедшими и заставляют совершенно непонятно для нее поднимать руку, поворачивать голову, подойти сюда, отойти отсюда — абсолютно непонятно. При этом издают звуки, смысл которых тоже неясен. Естественно, она будет к ним относиться как к опасным сумасшедшим и будет делать все, чтобы от них освободиться тем или иным способом.
Точно так же лошадь, которой человек не доказал, что он разумное существо, будет стараться от него освободиться, если, конечно, она не замкнута в определенном социуме манежей, где ей просто деться некуда. Если, конечно, ей не засунут в рот всякие железные инструменты, которые обеспечивают ей нейрокраниальный шок, то есть поражение основных пар черепных нервов, кстати, не только чувствительных, но и моторных тоже. Воздействие на моторные нервы ничем не лучше, чем воздействие на чувствительные. Оно не так болезненно, но имеет свой резонанс в определенных зонах коры головного мозга.

А как тогда получается, что полтора часа Ваш жеребец стоит рядом с Вами? Каким образом он перестает Вас воспринимать в качестве безумного спятившего муравья?

Путем долгой работы. Путем долгой работы, путем доказательств ему, что я если и муравей, если и спятивший, то, по крайней мере, безопасный и с которым возможны какие-то взаимоотношения. Но тоже до определенных пределов, естественно, потому что любая попытка причинения ему боли немедленно вызовет бунт. А он свободен. Он совершенно свободен, его ничто не сдерживает. Любая попытка давления на него — вызовет бунт. Здесь надо очень четко варьировать и видеть, когда ему интересно, когда ему неинтересно, можно ли передавить, или нельзя передавить. В общем, все абсолютно точно так же, как с трехлетним ребенком.

Это ежедневные занятия?

Да, конечно.

А все породы лошадей так могут?

Понимаете, вообще «породы» — это понятие надуманное.

Ну, тяжеловозы, рысаки...

Рысак — это вообще не порода, а профессия. Это выведенная категория особо несчастных лошадей, которые приспособлены и целиком предназначены под определенные пользовательские нужды человека, которые анатомически являются — это непонятно обывателю, непонятно даже просто нормальному человеку — уродами, потому что определенные группы мышц у них недоразвиты, определенные — переразвиты. В соответствии с этим, есть огромные проблемы опорно-двигательного аппарата, мозга и т.д. и т.д. Но это уже те глубины, в которые, думаю, вам не надо.
Но вообще, породы — это предельно надумано. Да, они есть, они все отличаются статями…

Характером тоже? Темпераментом?

Понимаете, вот отличаются ли люди характером? В зависимости от того, где они выросли.

Есть национальности….

Да черт его знает, национальность не так уж гарантирует обязательное наличие темперамента. Я думаю, что вы видели немало испанцев, которые были абсолютно вареными мухами, и видели немало русских или чукчей, которые блещут потрясающим темпераментом. Я, например, видел.

Александр Глебович, а вот Галина интересуется. Так жизнь сложилась, что все-таки человек не муравей, а нечто другое. А лошадь как бы тоже на своем месте. Если лошадь, в Вашей интерпретации, умнее человека, Галина спрашивает: зачем тогда ей природа дала такой умный мозг, а поставила на ступеньку ниже?

Ну, во-первых, я не могу отвечать за всю природу, даже уважаемой Галине. Во-вторых, я никогда не говорил, что лошадь умнее. Я говорил лишь, что потенциал мозга лошади позволяет овладеть лошади вот той самой сложной системой коммуникативной, как и мозг у любого другого крупного млекопитающего. Слово «умнее» неуместно и неприменимо – оно слово вообще из другой области.

Александр Глебович, Катя спрашивает. Понятно, что Вы научили лошадь. А они Вас научили чему-нибудь? И откуда у Вас такое ангельское терпение, когда Вы каждый день, методично...

А я обречен на ангельское терпение. Если у меня не будет ангельского терпения, если я вспылю, не дай бог, что абсолютно нереально, то все закончится мгновенно. Потому что вспыливший примат — это крайне опасное существо, и лошади это знают. И если я вспылю, то я разрушу результат собственной работы довольно быстро. И потому надо начинать, ну не все сначала, но, по крайней мере, надо долго объяснять, что это было предельно странным, нетипичным случаем.

То есть все свои эмоции Вы держите исключительно под контролем?

А у меня их нет. Я же неслучайно говорил про умение работать в руках, когда есть голая лошадь и без всяких средств принуждения она, тем не менее, абсолютно вам послушна. Это умение не испытывать лишних эмоций. Оно приходит само собой за долгие годы манежной практики, но это тоже серьезная работа, без которой ничего не бывает. Но это именно долгие годы манежной практики.
Вариантов нет. Вам бесполезно прятать агрессию, бесполезно прятать раздражение. Все равно это будет понятно: у нас очень богатая мимика, великолепно считываемая, у нас очень много внешних проявлений наших эмоций. Мы одни из самых богатых существ на Земле по проявлению эмоций и по многим возможностям. Это будет немедленно считано, и от того, что вы будете это скрывать, легче не будет. Надо это не испытывать.

А что Вы делаете, когда чувствуете, что достигаете какого-то предела, урок знакочен. Вы уходите..?

Ну, во-первых, я не довожу никогда до такого. И этому тоже не надо удивляться, это нормально. На самом деле, это так просто все.

То есть это можно использовать нашим чиновникам, с детьми...

Нет, с детьми... Понимаете, воспитание детей — это несколько более безответственное дело. Сейчас объясню, почему. Грубо говоря, если как воспитатель в деле с детьми пали вы, то всегда вас заменят. Всегда есть мама, теща, бабушка, воспитатели. Всегда кто-то придет на помощь. Практически все люди владеют этой техникой воспитания маленьких человечков, и она не так сложна. То есть ошибка ваша не будет так фатальна. Понимаете, что я хочу сказать?

Я понимаю.

Не то что это важнее или не важнее, а просто это не так фатально.

Скажите, вот сегодня Вы занимаетесь со своими лошадьми. Ваши ученики занимаются. Но не будет распространения какого-то более широкого этой практики?

Нет, не будет.

Но потом это может всё закончиться — и всё.

Ну, значит, закончится. Не надо мне приписывать какие-то мессианские намерения.

Но если это научное открытие, то почему нет?

Ну, сейчас я буду вынужден делать фильм многосерийный как раз с научными обоснованиями всего этого и демонстрацией уроков, пусть не таких эффектных, как написание длинных фраз, потому что на самом деле мы с ним, конечно, беседуем на совершенно другие темы. На такие возвышенные темы, как про перчатки, про драки, про шпаги и про рыдающих дам — это все для фильма, хотя он это все реально знает, реально понимает, и этому предшествуют тоже сложные научительные процессы. Но есть несколько, скажем так, более простых: обучение грамматики, демонстрация обучения алфавиту — это все будет в следующем фильме. Он будет, скажем так, более разжевывающий, но я пока не знаю, будет ли он ДСП или он будет для общего распространения. Я, конечно, хочу, чтобы он был ДСП.

Олег из Риги интересуется, бывают ли у вас показательные выступления? И хотя бы посмотреть приехать на Вашу работу?

Нет. Если Олег из Риги представит неопровержимое доказательство, почему я должен ему это показать — я покажу. Вопрос только в обоснованиях, потому что я, естественно, должен защищаться и от праздного интереса, и от нездорового интереса, и просто от пустого интереса. Только в том случае, когда человек может мне объяснить, зачем ему это надо, не откажу. Но объяснить мне это нелегко.

Александр Глебович, то есть получается, Вы все это делаете для себя.

Нет, я это делаю не для себя. Я это делаю, скажем так, для того, чтобы иметь отчетливое представление, не эфемерные, не фантазийные, а четкие понимания, необходимые для знания лошади, для иппологии, для тех людей, в которых я уверен как в своих учениках и которые, действительно, пусть продолжают традицию.
Вот все время вы меня пытаетесь куда-то в глобальное мессианство! Меня мало беспокоит просвещение человечества. Меня мало беспокоит улучшение человечества. Я слишком хорошо знаю зоологию, чтобы верить в разумность любого мессианства.

А вот Татьяна спрашивает: в чем еще в Вашей Школе лошадь может переплюнуть человека?

А лошадь ни в чем не переплевывает человека, это некорректная постановка вопроса. Мы все равно настолько совершенный, настолько интересный вид — я имею в виду людей. Ведь это ж не лошадь меня учит читать, а я ее учу. И в данном случае, те преимущества, которые имеет наш вид, позволяют нам, то что называется, раздвигать границы разума. И здесь дело не в лошади, не в том, что мы будем знать ее ощущения, мнения и представления. Дело еще в том, что та огромная работа, которая была проделана по секционированиям и составлению нейроанатомического атласа лошади, который я сейчас готовлю к изданию (он, правда, будет на латинском языке: хочу я так), позволяет очень многое узнать о мозге человека.

Как раз Анна, наша читательница, спрашивает. Во-первых, она Вас благодарит за то, что Ваш фильм не развлекает, а позволяет думать и менять себя. И все-таки спрашивает, каким образом за два года Вы получили знания по нейроанатомии. Учились ли Вы самостоятельно, или?...

Самостоятельно этому не научиться. Необходима достаточно авторитетная, квалифицированная и высокоуровневая анатомическая база. Ну, мне повезло. Мне повезло, что я познакомился с человеком, которого я считаю великим анатомом, не меньшим, чем Везалиус, с Гайворонским. Он преподает у нас в Военно-медицинской академии и является заведующим кафедрой нормальной анатомии. Совершенно невероятный по познаниям и по фанатизму своего дела человек. Невероятный.

А почему в общении с лошадью вы используете именно латинский язык?

Традиция. Ну, и плюс латинский для меня, я бы сказал, родной.

А вот господин Интересующийся идет дальше. Он спрашивает, нет ли у Вас планов научить Као математике? Ведь Кралль обучил лошадей считать.

Као считать умеет.

И еще, следует ли обучать лошадь каким-либо еще человеческим дисциплинам?

Понимаете, кто-нибудь другой пусть обучает другим человеческим дисциплинам, потому что мне хватило бы жизни на полноценное гуманитарное развитие. Считать он тоже умеет, до десяти. Дальше я не иду, потому что счет вообще дается с поразительной легкостью лошади. То есть это можно за один урок научить и на цифровое, и на звуковое обозначение. Это очень легко. Насчет счета это вообще не разговор, это полная фигня. Действительно, они очень хорошо понимают UNUS, DUO, TRES и так далее. Это не вопрос. А вот что касается дальше каких-то интересных штук с математикой, то тут, извиняюсь, уже пасую я. Потому что я-то не умею корней извлекать. Поэтому мы лучше будем двигаться в гуманитарно-менеджментарном направлении.

Ну, вот научное сообщество очень хочет увидеть Ваши результаты и ждет публикаций.

Я буду делать книжку, но я, опять-таки, постараюсь сделать так, естественно, чтобы не раскрыть всех подробностей методики. Хотя некоторые вещи объясню. Объясняю: эти подробности и методики заключаются в том, чтобы кому-то сэкономить 8 или 10 лет работы, если он решит заняться тем же самым. Я не хочу кому-то экономить эти 8-10 лет, пусть помучается.

А если сейчас Ваша методика вызовет сумасшедший резонанс, и начнут ставить опыты на лошадях? Есть такая вероятность?

Есть такая вероятность. Я не думаю, что эти опыты принесут большего вреда лошадям, чем бытовая, банальная любовь людей к конному спорту или к колбасе.

Вы мясо не едите.

Нет.

Вообще?

Вообще, конечно. В смысле, вы имеете в виду всякие расчлененные трупы?

Я имею в виду колбасу, мясо, курицу...

Куски расчлененных трупов. Нет.

Не едите, да? Вегетарианец.

Да нельзя сказать, я не вегетарианец. Это как с атеизмом. Вегетарианец — это тот, кто избрал одну из альтернатив. А я ее не избирал. Есть правило Школы, это не этическое вегетарианство, не какое-то там медицинское или диетологическое. Просто написано: нельзя и все.

А вот Татьяна спрашивает: Ваша лошадь умеет читать «драка», «перчатка», а под силу ли ей абстрактные понятия?

Да, ей под силу абстрактные понятия. Ну, скажем так: ей под силу сложные ассоциации и абстракционистское мышление, безусловно. То есть под силу некий сложный абстрактный вывод, когда я показываю — и это в фильме будет — его бочку (бочка — это место, где он живет, такой большой круглый манеж). Показываю ночную фотографию, там горит свет в бочке. Я спрашиваю, что это такое. Он говорит: CASA KAO, то есть «дом Као». «А есть там Као?» «Нет», - пишет он, – KAO NON. «Почему?» ALGOR, «холодно». То есть он знает, что его уводят в конюшню. До такой степени.
Ассоциации тоже. Но понимаете, всё учится. Вот беру, надеваю шляпу. Учим слово GALEROS, шляпа – то, что надевается на голову. Он выучивает слово GALEROS. Проходит полтора месяца. Я беру на “Ленфильме”, в костюмерке, совершенно другой образец головного убора, какой-то цилиндр, а не треуголку, и при нем надеваю и спрашиваю, что это такое. Это надевается на голову — он безошибочно пишет GALEROS.
Но это все надо пройти, чудес никаких не будет. Если ты не научил, то есть если я войду к нему в маске и не научу, что маска — это LARVA по-латыни, если мы не пройдем эту маску во всех видах: на картинках, на лицах, на статистах — он не будет этого знать, и спрашивать его об этом бесстыдно и бесполезно.

Александр Глебович, Дмитрий интересуется. Он говорит, что компьютер уже выиграл у человека в шахматы. Можем ли мы ожидать такой результат от замечательного Као?

Не знаю. По крайней мере, у меня нет вообще вот таких каких-то сенсационных целей. У меня есть желание забраться за пределы номинативной системы, чтобы понять, что творится с живым существом до того, как оно овладевает номинативной системой: с любым животным, будь то человек или будь то не человек. И у меня желание иметь точные знания по вопросам лошадиных пристрастий и ее представлений о жизни, хотя то, с чем я сталкиваюсь пока, – это предельно понятная нам всем логика, предельно земная, скажем так.

Елена пишет, что она восхищена Вашим талантом, спасибо, что Вы меняете мир к лучшему. И спрашивает: такая методика — это метод старинных мастеров, или в том числе и Ваши какие-то находки, или всё вместе?

А каждый вкладывает. Каждый, кто этим занимается, вкладывает. Кралль пошел своим этим немецким путем. Понятно, да, почему он стучал копытом, а не брал карточки? Потому что Кралль был у нас колоссальным патриотом Германии, и, естественно, французский способ он просто не могу предпочесть, и из немецкого патриотизма у него лошадь начала колошматить копытом. Это всё было замечательно, но, конечно, переносить эти уроки было бы очень тяжело даже слушателям и зрителям. А поскольку моя вторая профессия — это все-таки кино, то я обязан думать о том, как это будет выглядеть в кадре.

Яков благодарит Вас: «Смотрели всей семьей, затаив дыхание. Фильм невероятен, честен, уникален, как и автор». И спрашивает, будет ли книга о L.E.P. и каковы Ваши дальнейшие планы?

Будет книга и будет фильм, который меня попросила сделать та сама профессура, благодаря которой я много чего знаю. Хотя они говорят мне: «Глебыч, ты лучше пока показывай результат и меньше думай о трактовках. Потому что да, большие знания по нейроанатомии, но все равно в трактовках ты можешь оказаться слаб».
Я просто объясняю, почему мне важно понимать, почему это происходит. Кралль считал, что это обретают силы какие-то неведомые масонские символы, что дело в оккультизме и тому подобный бред. Но он действительно был на этом абсолютно треснутый, и сейчас в Цюрихе, по-моему, хранится его библиотека, которая была передана в университет. Это самая большая в Европе библиотека по оккультной литературе. Конец жизни он окончательно посвятил этому, и искренне считал, что все дело именно в этом. Он искал ответы в мистике, хотя все дело в простой, совершенно элементарной анатомии. Если это можно считать заслугой, хотя это ничтожная заслуга — вероятно, мне можно где-то поставить маленькую галочку. Но вообще, в этом во всем нет ни моей заслуги, ни чего-то чрезвычайного или особенного. Вот это надо понимать.

Ну, наши читатели так не считают. Вот Валентина говорит, что Ваш фильм и вся эта история — это еще одно доказательство тому, что русские все могут. У Валентины есть лошадь, она хотела бы научить ее читать, и она просит посоветовать, с чего начать и вообще стоит ли браться за такое дело.

Ну, это тяжелый труд, который, как я это еще раз говорю, требует и серьезных познаний в нейроанатомии, и знаний латыни. Не для того, чтобы общаться с лошадью, лошадь может выучить любой язык: хоть голландский, хоть зимбабвийский, хоть русский. А какая ей разница, назовете вы это словом «трубка» или словом ACERRA по-латыни? Причем я специально употребляю слово ACERRA, а не TUBUS, потому что ACERRA — это курительница. В Риме не было курительных трубок, и поэтому мы выбираем точно так же, как GANT выбрано: французское слово из вульгарной латыни XII века, поскольку латинское название DIGITABULUM — это непосредственно напальчники для сбора олив, в Риме тоже не было перчаток как таковых. То есть здесь тоже приходится как-то выруливать, чтобы не уйти от канонов и вместе с тем оставаться понятным.
Нет, это тяжелый труд, который требует огромных знаний.
Естественно, нельзя относиться к лошади так, как это предлагает человечество, например, нельзя ездить верхом. Нельзя, естественно, нельзя заниматься какими-нибудь патологическими забавами типа конного спорта. Насчет верхом это серьезно, потому что...

Но ведь Вы все время ездили верхом.

Я все время ездил верхом, пока не получит очень печальные результаты собственных экспериментов. До того, как я занялся L.E.P., мы исследовали всего две мышцы, причем достаточно много было вскрытий и препараций, и очень много пришлось изготовить препаратов cutaneus maximus и cutaneus scapulobrachialis. Это всего две подкожные мышцы, довольно тонкие. Если вы видели, когда лошади на спину садится овод или слепень, она начинает передергиваться и сбрасывать его. Это подкожные мышцы, они есть, кстати, и у человека. У человека они частично перешли в мускулатуру лица и обеспечивают мимику.

То есть Вы сейчас верхом не ездите?

Нет, конечно. И мы когда начали исследования, я ожидал, что будет какое-нибудь чудо, но чуда не произошло. Мы теперь точно знаем, до какой степени это болезненно для лошади. Просто знаем — не с ее слов, а замерив компрессию на эти тонкие мышцы и замерив, за какое время прекращается в мышце микроваскуляризация. Если вы положите ногу на ногу сейчас и долго-долго так просидите, вы почувствуете в ней такое неприятное покалывание. Если вас оставить в этой позе насильно, то вы почувствуете боль в этой ноге, и вам потом будет трудно, ее надо будет долго расхаживать. Это как раз прекращение микроваскуляризации. Вот это примерно чувствует лошадь на первых порах в спине, и неважно, кто всадник: мастер Высокой Школы, гений, Плювинель или девочка-покатушница с метро. Одинаково, к сожалению. Это очень болезненно не только для cutaneus maximus и cutaneus scapulobrachialis, это очень болезненно и для позвоночника, и для основного тяжа спинного мозга, поскольку у лошади он огромен по сравнению с человеческим. Грубо говоря, спинной мозг гораздо богаче, при том что он абсолютно так же устроен: тяж и ганглии — но он очень уязвим. Он гораздо более уязвим, чем человеческий спинной мозг. Человеческий тоже уязвим, но за счет прямохождения и постоянной компрессии позвоночника. У лошади — по другим причинам.
Короче говоря, лошадиная анатомия не оставляет ни единого шанса ездить верхом. Это надо либо принять, либо нет. Я понимаю, что люди хотят развлекаться с лошадью и любят верховую езду. Понимаю, что, вероятно, в верховой езде есть очень много соблазнительных моментов. Если мы вспомним великого зоолога, профессора Морриса, он дает блистательное определение того, что такое верховая езда: «Верховая езда — это продолжительный ряд ритмичных движений с широко раздвинутыми ногами в тесном контакте с телом другого животного». Вполне понятно, что верховая езда дает некие особые ощущения. Плюс к этому присоединяется зоологическое ощущение возможности бить по черепным нервам и причинять боль. Поэтому, конечно, это очень адреналиново, и неслучайно любители верховой езды и спорта так яростно защищаются и так яростно плюются в мою сторону. Конечно, им очень болезненно было бы лишиться такого развлечения. Но мы не касаемся всего этого покатушечного мира, они там живут, как хотят, такой plebs stabularium, конюшенная чернь. Мы с ними не контактируем и не пытаемся на них воздействовать. Они заняты совершенно своим делом.

Интересуется также наш читатель, можно ли надеяться на скорый выход DVD-диска?

DVD Канал должен был сделать вообще уже где-то на днях. И туда войдут всякие не вошедшие в фильм эпизоды, с моей точки зрения, тоже симпатичные, но которые уже не лезли в хронометраж. И так фильм, к сожалению, огромен и очень архитектурно сложен.

Ну, традиционный вопрос о Ваших дальнейших планах.

А вот у меня сейчас — сделать этот многосерийный фильм по L.E.P. из таких маленьких серий, и плюс у меня картина следующая на Канале. А говорить, что за картина, не могу, потому что контракт.
Найдите гадость какую-нибудь, давайте освежим как-нибудь ситуацию! Найдите гадость!

Вот я тут рою, пытаюсь найти гадость...

Найдите гадость, давайте. Хочу гадость!

Гадость: Вас еще терпят приличные СМИ?

У нас, надо сказать, несмотря на всю эту истерику, испортились отношения только с одним СМИ. У нас разорваны дипломатические отношения с журналом... что-то про Старческую Хитрость. Есть журнал, «Старческая хитрость» называется, по-моему. Я не помню конкретное название, но что-то про Старческую Хитрость на обложке.

Чем же они не угодили?

А «Старческая Хитрость» абсолютно бестактно поступила с той информацией, которую ей дали и плюс проявила непрофессионализм, потому что она не пригласила все заинтересованные стороны. Я не против, меня можно осмеивать, меня можно расстреливать, надо мной можно по-всякому надругаться, я спокойно к этому отношусь. Я спокойно готов это общественное мнение кормить кусками своего мяса и не испытываю, надо сказать, от этого никакого дискомфорта. Потому что я же прекрасно понимаю, что я обязан принимать удар. Но это все-таки надо делать корректно, а вот эта «Старческая Хитрость»... Я не помню, как называется, какой журнал это может быть?

Мы в недоумении.

А! «Стархит»! Да. Ну, вот ассоциация. Давайте еще гадость какую-нибудь!

Ищу, ищу гадость.

Дайте гадость. А то у нас прямо какой-то салонный милый разговор.

А что делать, мы — как читатели. Идем навстречу читателям, ищем, но ничего такого не можем найти.

Ищите. Вот у нее какая-то гадость в глазах! Говорите.

Нет, ну у меня из любопытства вопрос. Вот Вы рассказываете, как лошадь общается с Вами. Вы спрашиваете, есть ли человек в конюшне и так далее. А между собой они как-нибудь общаются? И становится ли уровень общения выше, после того как лошади...?

Не знаю, не могу ответить. Любое утверждение на эту тему будет бредом, литературщиной и фантазированием, а мне бы не хотелось в столь важную работу примешивать любой оттенок вымысла или фантазии. Чему научил — да, за это отвечаю. И там, где есть то, что можно отноминировать, — за это отвечаю. Фантазий — никаких: слишком серьезная история.

Может, они уже анекдоты друг другу в конюшне рассказывают...

Не думаю. Пока мы вообще не знаем их системы общения между собой, потому что все то, что называется зоопсихологией, этологией... Ну, неслучайно Иван Петрович Павлов, который был, в общем, недурак (у него очень много спорных опытов, у него очень спорные методы проведения опытов, но, тем не менее, явно не дурак, вопрос изучил), в своем известном труде отказал зоопсихологии не только в праве называться наукой, но даже в ее праве называться некоей прикладной дисциплиной. Потому что он прекрасно понимал, что любая психология — это, прежде всего, служанка и производная физиологии. И Иван Петрович блистательно это все обосновал. То есть когда нам что-то пытаются объяснять зоопсихологи, это смело все можно выбрасывать на помойку, потому что они ничего не понимают в этом, честно вас говорю. Ну какая может быть психология, хоть «зоо-», хоть не «зоо-», не основанная на глубинном и всестороннем изучении головного мозга и общей физиологии? Вот вы сидите меня сейчас слушаете. Вам интересно?

Интересно.

А если стул сейчас под вами разогреется до температуры 90 градусов, вам наплевать на меня будет, потому что какой бы ни был внешний интеллектуальный раздражитель, физиологические будут гораздо сильнее и будут определять ваше поведение и наш разговор. Тут психология на этом и закончится.
И этих серьезных факторов внешнего воздействия, слишком много, чтобы можно было их игнорировать. Поэтому зоопсихология нам не может ответить ни на что, она основана на гржимеках там всяких. Как беллетристика на тему это ничего, но как основа для науки это никуда не годится, поэтому все, что касается зоопсихологии, можно смело вычеркивать.

Александр Глебович, а Вашего сынишку приучаете к лошадям?

Вообще, честно говоря, дети и лошади совершенно несовместимы, естественно. Нет, если есть несколько запасных сынишек, тогда, в принципе, совместимы. Но вот представьте себе. Я говорю причем о нормальной лошади, о здоровой лошади, о лошади, не изувеченной железом, верховой ездой, о нормальной здоровой живой лошади. Даже предположим, если она хочет проявить приязнь. Лошадь как сделает? Лошадь попробует почесать передними зубами спину того, к кому она проявляет приязнь. Попытка почесать стоящему ребенку спину лошадиным зубом приведет к его немедленному опрокидыванию, резкому движению, испугу лошади. Либо еще есть приглашающее играть движение в виде взмаха передней ногой. Либо еще есть приглашающее играть движение в виде резкого, веселого выкида головы. Этого выкида головы хватит на то, чтобы ребенка отбросить на пять метров со множественными переломами. Я абсолютно точно знаю, до какой степени лошадь может быть опасна для маленького существа. Поэтому нет, нет, конечно. На расстоянии — пожалуйста. Навоз повозить в тачке — пожалуйста. Траву привезти — пожалуйста. Помочь убрать — пожалуйста. Но вот таких каких-то контактов — нет, ни в коем случае.

А иппотерапия?

Иппотерапия — вообще шарлатанство. В чистом виде шарлатанство, жульничество. Такой нет ни отрасли медицины, ни отрасли нетрадиционной медицины. Ведь когда есть проблемы с ребенком, всегда есть готовность идти на все. Если найдутся люди, которые объяснят, что перетолченные чайники чрезвычайно полезны больным детям, будут толочь чайники и давать. Здесь такая же история, когда берутся списанные из спорта полумертвые больные лошади, на спины им сажаются дети, и под все это подводится база, что якобы все это оказывает некое целебное действие. Никакого целебного действия это оказать не может, не больше, чем поездка на мопеде по проселочной дороге: те же самые лечебные результаты. Плюс мы имеем слишком много данных о том, к чему приводит вообще верховая езда, и имеем много палеоантропологических данных, потому что подробно исследованы скифские, сарматские захоронения вождей, которые проводили большую часть жизни в седле. И в общем, мы видим, что, конечно, это всегда огромные проблемы простаты, это огромные проблемы компрессии нижнего отдела позвоночника, это огромные мышечные проблемы, и разговор о пользе верховой езды — неважно, для больных или для здоровых — придуман теми, кто на этом зарабатывает. Вы приходите на конюшню — вас обымают эти навозные тетки-владелицы, которым это вам надо просто объяснить, потому что вы будете платить. Это их бизнес, это вполне нормально с их стороны. И конечно, это глубоко не так. Это не говоря уже просто про травмы, про сломанные позвоночники, могилы, пробитые черепа и так далее.

Но как же, лошади – олимпийский вид спорта.

Олимпийский вид спорта они до тех пор, пока полностью не стало общественным достоянием понимание, до какой степени это не олимпийский и не вид спорта. Что такое спорт? Спорт — это достижения, победы, но ценой собственного пота, собственной крови, преодоление себя. А здесь это паразитация на другом живом существе, которое не согласно заниматься конным спортом и принуждаемо к этому с помощью весьма жестоких изощренных металлических инструментов, помещенных в ее рот. Какой же это спорт? Я думаю, соберутся спортсмены, вышибут этот т.н. конный спорт из состава олимпийских дисциплин, и в самое ближайшее время.

Ну, пока нет.

Пока нет, но когда-то, извините, торговали неграми и крепостными. И тоже разговор о том, что «а знаете, давайте освободим крепостных», казался бредом.

Вот Облако В Штанах спрашивает...

Гадость? Дайте гадость!

Нет-нет, это приличное все-таки. Спрашивают возраст, к Вам в ученики все хотят. Возраст, и какая-то профессия должна быть у человека? Или просто к Вам перед ясны очи?

Нет, никаких ясных очей. Не дай бог. Во-первых, нужно быть совершеннолетним. Во-вторых, нужно знать латынь, заниматься нейроанатомией, историей, приложить усилия, для того чтобы ликвидировать такую мерзость, как конный спорт: что лично человек сделал для этого, всегда интересно. Если ты так любишь лошадей, то расскажи, пожалуйста, что ты сделал для этого. То есть много всяких есть условий. Не думаю, что это просто.

Ну, что ж. Спасибо Вам огромное...

Но гадость-то будет хоть какая-нибудь?

Без гадостей обойдемся, исключение из правил. Мы должны Вас немножечко удивить? Хоть чуть-чуть. Отсутствием гадостей. Наш сюрприз — отсутствие гадостей.

Безобразие! Я же приготовился к бою, я ж не умею так просто посидеть в цветнике и разойтись.

Мы же должны как-то отличаться.

Возмутительно.

Какую трубку Вы замечательную курите?

Да никакая она не замечательная. Она собрана из трех разных трубок, у меня нет никакого культа трубок. Я собираю из самых разных. Что-то загадилось или сломалось — выкидываю.

А табак?

А этот табак вообще годится для кормящих матерей и для детей до шести лет. Видите, единичка — это самый слабый.

То есть Вы в таком детском состоянии. Ну что же, чтобы это состояние продолжалось, мы дарим Вам чашку фирменную....

Еще и дарят чего-то!

...и свежий выпуск АиФа. Спасибо Вам огромное, Александр Глебович, что ответили на наши вопросы.

Спасибо.