Amazone, август-сентябрь 2006

"Он был военным, журналистом и политиком. У него сильная связь со своими лошадьми и он настроен абсолютно против езды с трензелем, конных соревнований, конного спорта и всего, что к нему относится. Его цель: высшая школа. Он объездил весь мир, обучаясь искусству верховой езды. Сам же этот исключительный человек ездит с одной лишь веревочкой на шее лошади. Мы говорим о русском, Александре Невзорове."

Эксклюзивное интервью А.Г. Невзорова журналу "Amazone" (http://www.amazonemagazine.nl/)

1. Я прочитал биографию Перста, на котором вы поначалу ездили с железом, используя традиционные методы. Был ли Перст вашей первой лошадью? Какое впечатление у вас осталось от традиционного стиля верховой езды? Испытывали ли вы дискомфорт или же, подобно миллионам всадников, думали, что иного способа нет?

Перст не был моим первым конем. У меня достаточно позорное прошлое. Как и все в тогдашнем Советском Союзе, мальчишкой, лет в семь, я начинал в конной школе, где практиковались дикие по своей жестокости методы и господствовало абсолютное невежество по всем вопросам — очень, кстати, характерное для русских лошадников и сегодня. Понятие «жестокость» в отношении лошади просто не существовало, любые побои, любые истязания были абсолютной нормой и никем не воспринимались как жестокость. Этой мерзости учили детей. Учили и меня. Причем в ответ на любой вопрос, характерный для потрясенного жестокостью ребенка, — категорический ответ: с лошадью иначе нельзя!

Затем я долго был конным каскадером. Слава Богу, на моих съемках страдали в основном люди, а не лошади. В первую очередь я сам, так как за весь период каскадерства я имел несколько серьезных переломов и много других травм. Специализация у меня была — так называемые «обрывы с волочением» и «падения на галопе», а также конные поединки холодным оружием. (Обрыв с волочением — когда падающий с лошади человек оставляет одну ногу якобы в стремени — и галопирующая лошадь тащит его за собой по земле).

Эти трюки опасны скорее для человека, лошади практически не страдают, но и при подготовке лошади и в самой работе с ней, разумеется, использовались только традиционные методы, поскольку никакие другие известны не были. Омерзение, которое я испытывал к этим традиционным методам, и вынудило меня в свое время порвать с этой работой, которая была очень доходной и по-своему очень престижной.

Одно время я прятался от своего прошлого, потом отрекался от него, а сейчас понимаю, насколько важную оно сыграло роль. Если бы не то чувство ужаса и омерзения, которое вызывали у меня действия лошадников — и мои собственные, — возможно, я никогда бы не пришел к идее свободы лошади и абсолютной недопустимости любой грубости, любого над ней насилия. Если бы не чувство собственной вины перед очень многими лошадьми, я, вероятно, не смог бы делать то, что я делаю сегодня.

Единственное, что меня оправдывает, — я всегда срывался на любой звук, на любой намек возможности других отношений человека и лошади. Я мучительно, но честно искал выход из состояния того позорного и тупого скотства, которое было навязано мне системой конного спорта и трюков. Я страшно загорался, услыхав о «новых методах», — и через весь мир ехал знакомиться с ними.

Одно время я искал правду об отношениях человека и лошади в классической европейской выездке. Но там все оказалось примерно так же, как и в спорте. Только чуть побольше «вышивок», чуть другая форма стремян, шпор и шляп, но та же жестокость, глупость и абсолютная глухота человека к тому, что лошадь переживает, понимает, думает.

«Классики» — испанцы, португальцы, французы, австрийцы — учили меня работать с железом, причем жесткость этой работы иногда равнялась спортивной или каскадерской, иногда превышала ее. Это было отвратительно. Но в этом тоже, как выяснилось позже, был огромный смысл. Благодаря колоссальному (теоретическому, практическому, историческому) объему знаний о том, как именно действует железо, знанию всех нюансов его механики — и появилось абсолютное, яростное его отрицание.

Если бы я не знал ВСЕ о действии железа, если бы в самых утонченных и романтичных манежах Европы я бы не видел его страшного воздействия на лошадь, на нервы ее головы, на кости нижней челюсти — я бы и до сегодняшнего дня не понимал, насколько оно недопустимо, насколько оно УСЛОЖНЯЕТ отношения лошади и человека.

Это понимание приходило постепенно. Понимание недопустимости железа ни в каком его виде. Но оно пришло и стало фактором уже моей физиологии. Теперь я физически не смогу сунуть лошади в рот железку или любым способом блокировать ее голову. Недоуздком, безжелезной уздечкой или еще чем-либо.

Для меня выбор был очень простым — либо я вообще отказываюсь от любой работы с лошадью, либо я работаю с ней только без железа, недоуздков или уздечек.

Если говорить серьезно — в какой-то момент у меня просто не было выбора: либо лошади, Haute Ecole — верховая езда — вообще уходят из моей жизни, либо остаются, но без железа.

2. Из вашей биографии, опубликованной на сайте, становится ясно, что у вас очень разнообразное прошлое. Вы были послушником в монастыре, солдатом, добровольным заложником… Особенно удивляет военный период вашей жизни. Это настолько необычно для человека, который учит обращаться с лошадьми на основе полного отказа от насилия… Является ли эта часть вашей жизни совершенно обособленной — или же этот опыт помог вам проникнуть в суть того, как нужно обращаться с лошадьми?

Никакая часть жизни не может быть «обособлена» от лошадей. Война автоматически учит либо предельной храбрости, либо предельной трусости. Более того — война учит не придавать особого значения факту своего собственного существования. По крайней мере, то фетишизирование своей физиологической целостности, гладкости, безупречности, что так принято сейчас в цивилизованном обществе, война в человеке убивает наповал.

Возможно, есть другие способы воспитания храбрости — но мне досталась война. Впрочем, мои ученики, не прошедшие окопов Приднестровья, штурмов Грозного или югославских «котлов», ничуть не трусливее меня. Это удивительно, но это именно так.

Вообще, храбрость — важнейший компонент в работе с лошадью в играх, на свободе, под седлом. Любая робость, любая боязнь, осторожность, боязнь травмы, укуса, удара мгновенно «считывается» лошадью, позволяя ей делать свои выводы и не утруждать себя излишним уважением.

Теперь я совершенно точно знаю, что лошадь поразительно адекватна, наблюдательна и умна. Сила и феноменальность лошади в том, что она в первую очередь сканирует ваш дух. В отличие от любых приборов, тестов, экстрасенсов, она делает это с абсолютной безошибочностью. Одно из поразительнейших ощущений в работе с лошадьми — это ощущение того, что существо, с которым ты встретился, знает о тебе все. Не марку твоего мобильника — эта суета ее не интересует, она абсолютно вне ее интересов. Под этим «все» я подразумеваю особенности характера, энергетику, силу и слабость, способность к великодушию или подловатость, комплексы — и степень мужества. Грубо говоря, все ваши экзистенциальные параметры предельно ясны лошади. Человек полностью прозрачен для ее глаз. Разумеется, я говорю о свободной лошади, то есть лошади, не унижаемой и не пытаемой «железом» или недоуздками, не превращенной в спортивный снаряд или аксессуар прогулок.

Я ничего не хочу говорить хорошего о войне в принципе, но ненависть к жестокости, подлости, несправедливости, насилию война воспитывает в человеке великолепно. Все перечисленные мною качества в работе с лошадью являются ключевыми. Так что «фронтовой» период моей жизни был тоже не зря — и судьба подкинула мне его совсем не случайно.

3. Объясните, пожалуйста, в чем заключается «революционный» аспект вашего метода? Большинство НХ-шников пытаются доказать, что именно с их помощью люди могут продолжать ездить на соревнования, применять железо и делать все традиционными способами. Вы же очень требовательны и отказываете в доступе к методу всем, кто продолжает использовать железо и участвовать в соревнованиях. Почему вы так поступаете? Не думаете ли вы, что неплодотворно отталкивать людей, изначально пребывающих в сомнениях, но которые, вероятно, станут убежденными сторонниками, если начнут заниматься «по программе»?

Так уж получилось, что самым моим главным открытием стал сбор на свободе. Первое, чему я учу лошадь, — это настоящему сбору, без которого исполнение большинства элементов невозможно. Причем обучение естественному, «живому» сбору происходит без любых железок или ремешков.

Объясню. То, что принято считать сбором в спорте или в классике, есть простое параметральное сокращение лошади. Примитивное болевое (через воздействие на рот) прямое сгибание затылка и болевое же, через шпору, подведение зада. Длиннотные параметры лошади действительно под воздействием этих факторов сокращаются. Но эти два действия, два фактора остаются практически ничем не связанными — они не слиты в единое состояние. Болевой фактор спереди — болевой фактор сзади — сплюсованная мучительная боль — состояние полуслепоты, продолжающееся столь долго, сколь это кажется нужным всаднику или его тренеру. Внешние приметы сбора — налицо.

Но, как мы уже знаем, — вынимаешь изо рта собранной таким образом лошади железку — лошадь разваливается. От сбора не остается даже следа. Прекращаешь болевое подгоняющее действие на зад — лошадь перестает двигаться, зад отклячивается — сбор исчезает. Следовательно, то, что предлагает и спорт, и классика, есть некий фальшсбор.

Скажу более — лошадь, которую учили этому мертвому фальшсбору, до конца своих дней будет испытывать отвращение к тому положению шеи, затылка и ног, которые могут ей напомнить о так называемом «сборе». Учить ее естественному, настоящему сбору в сотни раз труднее, чем лошадь, мышцы которой не хранят памяти о боли, причиняемой фальшсбором.

Одна из моих лошадей — а именно тот самый Перст, с которого все и начиналось, — испытывает со сбором наибольшие затруднения. Обучение его естественному, живому сбору на свободе было затруднено памятью о боли, которую сохранили его мышцы. Чем меньше лошадь в прошлой жизни знала железо — тем легче ее учить.

Я не отношусь и никогда не относился к НХ-шникам, и мне не очень понятны их методики и их побудительные мотивы. Веревочный недоуздок Парелли — основной «инструмент» НХ — пусть и дальний, но все же родственник медиаканы и кавессона. Работа с таким недоуздком только дилетанту кажется «щадящей» или мягкой. Воздействие на храп двумя тонкими веревочками и системой узелков есть разновидность болевого принуждения. НХ не отрицает железа, что для меня неприемлемо. Так что НХ мне не пример и не ориентир. Более того — у меня нет с НХ ничего общего. Я занимаюсь Школой, школьными движениями, школьными элементами, все они требуют от лошади колоссальной энергетики, воодушевления, полной раскованности движений и поведения и некоторого озорства. То есть как раз всего того, что убивается в лошади всеми системами НХ, основной задачей которых является сделать лошадь очень удобной и очень безопасной.

Я действительно никогда не подпускаю к своей школе и своему методу человека хотя бы лояльного к конному спорту. По многим причинам. Основная — в том, что для любого человека, чувствующего и понимающего лошадь, понимающего биомеханику, принцип болевого воздействия железа, конный спорт является диким, отвратительным пережитком, право на существование которого не может даже обсуждаться.

Если у желающего учиться нет подобного отношения к конному спорту в любом его виде — для меня это признак того, что он не «слышит» лошадь и не имеет способности работать с ней. Убеждать кого-то у меня нет ни малейшей необходимости. Да и бессмысленно.

Помните старую прелестную легенду о том, как разлученные при рождении братья через много лет узнали друг друга по половинкам разрубленной монеты, которые им повесили на шнурочке на шею? Так вот либо у человека есть половинка монеты, либо ее нет. Эту половинку монеты видно сразу. Сразу понятно, что любит человек — лошадь или те ощущения, которые может лошадь дать. Я занимаюсь только с теми, кто любит лошадь. Среди публики, лояльной к конному спорту, таковых нет.

4. Вы советуете людям, которые хотят тренировать своих лошадей по вашему методу, для начала пройти первый уровень Парелли. Вы тоже начинали с Парелли и планировали заниматься по его программе — или же вы с самого начала используете метод Парелли, чтобы достичь вершин Высшей школы? Как развивался ваш метод?

Сам я никогда не занимался по Парелли, хотя очень хорошо знаю эту методику. К Парелли и его методам я отсылаю человека, когда вижу, что ему надо просто тихое, мягкое, очень комфортное общение с лошадью, что Школа, с ее резкостью, с мощностью и раскованностью движений, ему не по плечу. Методика Парелли прекрасна именно для таких людей.

5. Если я не ошибаюсь, Вы являетесь единственным человеком в мире, кто работает с лошадьми без железа всегда, а не только в начале. Большинство НХ-шников начинают с веревочного недоуздка, а затем возвращаются к железу, объясняя это тем, что оно необходимо для совершенствования в верховой езде. Каково ваше мнение на этот счет?

Я уже говорил. Вы можете считать это моей проблемой, но я физически не могу надеть железо на лошадь. Ни в начале, ни в конце, ни в середине. Более того, как я убедился на примере многих лошадей, в этом нет ни малейшей необходимости. Любому, без исключения, элементу Haute Ecole возможно обучить любую лошадь, никогда не надевая на нее ни железа, ни недоуздка.

6. Почему Вы используете кордео на шее лошади, а не недоуздок?

Кордео не является средством управления. Это скорее возможность занять чем-нибудь руки. Согласитесь: что с повисшими руками, что с руками за спиной, что с руками, уложенными на бедра, у всадника несколько глуповатый вид.

Кордео абсолютно бессильно против возмущения лошади, ее негодования или ее недисциплинированности. Кордео не может причинить даже малейшей боли или неудобства.

Все наши лошади проходят регулярное термографическое обследование, в том числе груди и нижней части шеи, где лежит кордео. Эти обследования подтверждают, что кордео не оставляет ни в верхних, ни в нижних слоях кожи ни малейшего следа. Если термограф, который с абсолютной точностью диагностирует любые малейшие воспаления, любые внешние воздействия на мышечные ткани, их не видит — значит, их и нет. Я-то, разумеется, знаю это и так, но подведение серьезной научной базы и в этом вопросе мне кажется делом очень важным. Проводится это обследование уже три года, причем делает его член Американской академии термологии, ипполог, специалист высочайшей квалификации, к тому же яростный фанатик лошадиного здоровья, не знающий компромиссов в этом вопросе, — моя жена Лидия Невзорова. Если бы хоть раз, хоть во время одного замера и обследования термограф увидел бы на груди и нижней части шеи хотя бы малейший след, я бы без всяких возражений снял кордео и работал бы без него. Кроме того, часть элементов отрабатывается вообще без кордео — к примеру, остановки на резвом галопе.

Недоуздок же воздействует на храп и затылок, парализует голову, навязывает лошади не свойственные ее природной биомеханике позиции. Люди, которые занимаются с лошадью, придавая с помощью болевого компонентам ее голове то или иное положение, мешают ей двигаться гармонично и естественно. Это все равно что учить дельфина плавать, подвязывая ему хвост или плавники. К тому же недоуздок, как всякий парализатор головы, препятствует правильному, чистому сбору.

Здесь придется вернуться к проблеме естественного сбора, если вы еще не устали от этой темы. Сбор — волшебная вещь! Собрать лошадь, мобилизовать ее, дать ей почувствовать свою силу, мощь, дать ей ощущение стократного увеличения собственной силы и тонуса за счет переложения большей части усилия на мощь крупа, бедер, за счет увеличившейся крепости спины — задача абсолютно логичная и верная.

Желание и спортсменов, и классиков выездки понятно — и продиктовано самыми благими намерениями. Они желают добиться того, чтобы лошадь под ними походила на лошадь свободную, сражающуюся, опьяненную любовью, энергетизированную — то есть на ту лошадь, которую мы видим в ее естественном состоянии, в ее родной среде, в минуту гнева, схватки или флирта.

Тут-то и начинается самое интересное. Выученная КАК БЫ сбору (не важно, как именно он классифицируется — роллкур или классическое россамбле) лошадь, под воздействием железа во рту и в боках, действительно способна продемонстрировать что-то подобное тому, что показывает дикая лошадь в минуты возбуждения, гнева или страсти. Но… как только у нее изо рта вынимается железка, сбор исчезает, прогибается спина, голова встает топориком и отклячивается зад… И какие бы движения ни требовались от лошади, какие бы сложнейшие задачи перед ней ни ставились — она готова даже попробовать их выполнить, уродливо и натужно, — но она не возвращается в сбор.

С этим сталкивались практически все. Как только лошадь получает хотя бы малейшую возможность не быть в сборе (слабый всадник, изменение железа, отсутствие гурметт или небольшая длинна рычага бранше, я уже не говорю о вообще свободной лошади) — она разваливается, расклячивается, элементы становятся невозможны. Тот простой, загадочный и гениальный механизм, генерирующий энергетику, осанку, силу, выключается.

Загадка, да? А ведь лошадь уже вроде бы знает огромные преимущества, которые дает ей сбор, которому ее КАК БЫ научили. Она уже знает это ощущение удесятерившейся собственной силы. Она знает, что только такое положение — положение подведенного зада, сданного затылка, мягко напряженной спины — дает ей возможность справиться с любой задачей…. Но стоит прекратить болевое воздействие мундштука и шпоры — и она не включает его. Если попробовать ее заставить делать какой-нибудь элемент, она либо не сможет сделать его, либо сделает безобразно — но не вернется в сбор. В тот самый сбор, который вроде бы известен ей так хорошо.

Он заложен в любой лошади, без исключения, даже в дикой. Лошадь, прошедшая выучку в любой из классических или спортивных школ, научена ему с помощью специальных приспособлений.

Загадка, заметьте, усугубляется. Простой и всем понятный пример. Я прошу своего ассистента, присутствующего на сцене, к примеру, забить гвоздь. Простой гвоздь. Вот гвоздь, вот доска сцены, вот молоток. Но он, хотя он знаком с таким предметом, как молоток, и вроде бы когда-то пользовался им, начинает вдавливать этот гвоздь ладонями, раня их до крови, пальцами, пятками, подошвами. Но не берет молоток, который лежит рядом….

Поразительно! Какие же ощущения должны быть у ассистента связаны с молотком, чтобы он отказался от его использования и готов был бы травмировать свои руки и ноги, все, что угодно, лишь бы не почувствовать в своей руке рукоять молотка?

Меня очень долго мучил этот вопрос. Почему лошадь наотрез отказывается пользоваться преимуществами сбора, получив свободу от железа и шпор? А потом я нашел некую отправную точку, вспомнил случай, который помог мне сориентироваться в этой ситуации…

Когда я был маленьким и очень глупым — я включил утюг, стоявший на гладильной плите рядом с ванной. Это были старые советские электроутюги — грелись они долго. А сам я залез в ванну. Потом я вспомнил про утюг и необходимость гладить, а вылезать из ванны совсем не хотелось. Ну, и, будучи двоечником по физике, я решил совместить глаженье электроутюгом с пребыванием в ванне, наполовину вылез и взялся за рукоять утюга…

Меня колбасило очень долго и очень страшно. Кто получал такие вот электротравмы, должен помнить, что руку от источника тока оторвать невозможно. И даже сейчас, когда я ощущаю в своей руке рукоять утюга, меня начинает слегка колошматить. Мышцы и нервы вспоминают все. Слабее в тысячу раз, конечно. Но этого оказывается достаточно, чтобы по возможности избегать необходимости брать в руки утюг. Под любым предлогом.

Вероятно, с лошадью происходит то же самое. Испытав насильственный сбор на железе, лошадь переживает болевой шок такой силы и продолжительности, что добровольно просто не может к нему вернуться.

Все на самом деле очень просто. Чем делается «сбор»? Болью в челюсти, затылке, шее, спине и т.д. Чем удерживается «сбор»? Болью в челюсти, затылке, шее, спине и т.д. (Если отринуть церемонии и лицемерие, эмоции и лишние слова, то в сухом осадке, при абсолютно честном профессиональном разговоре, мы именно эти ответы и получим.)

Происходит ли «запоминание» этой боли? Судя по тому, что даже шейные позвонки деформируются (а многочисленные вскрытия это доказывают), боль настолько сильная, что не «запомниться» не может. Естественно, добровольно возвращаться в ту позицию, когда эта боль непременно «вспомнится», ни одна вменяемая лошадь не пожелает.

Ветеринария молчит на эту тему, или честно отвечает: «Вопрос не исследовался». Ответ дает, как ни странно, «человеческая» медицина. Давно исследована и стала темой сотен книг и диссертаций так называемая посттравматическая рефлексия — это когда мышцы и нервы «запоминают» сильную боль, а в ситуации, аналогичной той, что боль вызвала, начинают ее «вспоминать». В этом случае организм делает все, чтобы не допустить аналогичной или очень похожей ситуации.

Вспомните деформацию позвонков шейного отдела лошади, побывавшей в насильственном сборе. Теперь мы можем составить представление о том, какую дикую боль причиняет лошади искусственный сбор, то есть сбор, продолжительность и степень которого регулируется не самой лошадью, а человеком и его приспособлениями. И по большому счету не важно, что это за приспособления — уздечка с железом, веревочный недоуздок, босал, медикана или тому подобные штуковины.

Как практик, я могу сказать еще одну вещь. Нет в мире рук, до такой степени гениальных, чтобы они могли точно дозировать продолжительность или степень сбора на том или ином элементе или на том или ином аллюре.

Верховая езда и вообще искусная работа с лошадью, где движения лошади должны быть подчинены некоему придуманному человеком эстетическому критерию, сейчас разрушается на глазах. Скандал с Ван Грюнсвен — всего лишь одна из первых ласточек. Впрочем, появление этой ласточки характерно.

Становится все более широко известно, что никаких «отношений» между человеком и лошадью нет, что это сладкие сказочки для идиотов. Нет единения, нет единомыслия. Есть набор жестокого инструментария, отполированный веками, с помощью которого поведение и движение лошади корректируется человеком путем причинения ей жестокой боли во рту, в нижней челюсти, в затылке и шее. Правду о садистской и примитивной сущности как классической выездки, так и спорта скрывать становится все труднее.

Возникает простой вопрос — а почему, собственно, движения лошади должны быть такими, как их себе представляет Филлис, Боше, Гериньер, Венская школа или ФЕИ? Вся эта публика, заставляя лошадь двигаться и исполнять элементы и фигуры дрессажа, в качестве основного побудителя лошади к исполнению использовала боль. И использует по сей день.

И то, что мы видим сейчас в классической и спортивной выездке, есть прежде всего следствие того мощного болевого воздействия, с помощью которого человек регулирует движения и поведение лошади. И это типичная для Basse Ecole (низшей школы) тенденция навязывает свои эталоны в пассаже, пиаффе, курбетах и прочих элементах и движениях. Следовательно, уж никак нельзя говорить о естественности движений, об их природности, искренности и свободе. Более того — именно боль используется как зубило, которым из природной глыбы лошадиной биомеханики высекается некая фигура, соответствующая представлениям человека о красивом. Причем эти представления меняются в зависимости от эпохи, от тенденций в человеческом искусстве, от национальных традиций и особенностей эпероньер и костюма, да и еще от массы причин. Одна эстетика в испанской выездке, другая — у чикоши, третья — в школе Люраски, пятая — на Олимпиаде и т.д.

А почему бы не спросить саму лошадь, как именно она видит исполнение той или иной фигуры или элемента? Ведь в своей основе все (или практически все) движения Высокой школы — это движения, характерные для игр, забав и сражений лошади в ее природном состоянии. Ни курбет, ни каприоль, ни пиаффе не придуманы человеком. Это естественные движения лошади.

Человек лишь вносит коррективы, как я уже сказал, приспосабливая с помощью боли эти движения к собственным представлениям о прекрасном. Кому-то это представляется нормальным. Мне — омерзительным.

Меня совершенно не интересуют стандарты классического дрессажа и мало беспокоит то, что демонстрируемые моими лошадьми пиаффе, пассажи, курбеты, тер-а-тер и прочее не всегда совпадают с каноном. Ведь что такое элементы классического дрессажа?

Давайте разберемся. У них по меньшей мере три составляющих.

1. Естественные биомеханические способности лошади.

2. Ее представление о том, что она делает, и результат воспитания ее человеком, который просит ее об исполнении свойственного ей, природного движения, которое лошади часто демонстрируют во время ухаживания или драки.

3. Болевая составляющая, которую привносит человек на спине через болевое воздействие железа во рту, болевое воздействие шпор. Эта болевая составляющая является очень сильным фактором, отрицать который — верх дилетантизма, но именно он формировал так называемое классическое представление о сборе и элементах.

Итак, мы видим этот трехкомпонентный набор. Я вынимаю из этого набора болевую составляющую и получаю элемент в том виде, в каком лошадь делает его наиболее комфортным для себя способом. Разумеется, поэтому нельзя сравнивать образчики элементов, выполненных с применением боли и под воздействием боли, с теми, которые делаются вообще без таковой.

Как я уже сказал, эскалация болевого воздействия есть серьезная проблема спортивного дрессажа. Предложенный олимпийскими чемпионами метод доведения воздействия железа на нервы головы и шеи до абсолюта, так называемый роллкур, есть одно из проявлений этой отвратительной тенденции.

Влияние болевой составляющей уже затмевает и природную биомеханику, и искусство воспитания лошади. До какого предела это может дойти — непонятно. Безжалостность к лошади в спорте прогрессирует. Более высокие «степени» этой безжалостности навязывают новые нормативы и результаты Олимпийских игр. До какого бы предела ни дошло влияние боли на дрессаж, понятно, что «болевой» путь — полностью тупиковый. Я не вижу смысла идти этим путем и не признаю за собой права причинять лошади боль.

Обучение лошадей пиаффе, пассажу, каприолям, курбетам, песадам и прочему — без любых средств воздействия, без железа, уздечек, недоуздков, шпор, кавессонов, развязок —это и есть в моем понимании настоящая Haute Ecole, то есть наивысшее искусство в деле работы с лошадью.

Нормальному человеку, который понимает биомеханику, физиологию и анатомию лошади, знаком с ветеринарией, абсолютно понятна степень причиняемой им лошади боли и это не может не угнетать. Часть людей еще очень успешно прячутся от этих простых знаний и простого понимания, но вечно прятаться не удастся.

Скандалы, суды, журнальные разоблачения — в Германии и Голландии — по поводу Ван Грюнсвен и других олимпиек — первые, еще робкие толчки, знаменующие неизбежность большого землетрясения, которое полностью перевернет лошадиный мир. Человек задумался о том, что его так называемая «дружба» с лошадью есть лишь умение применять болевые контролирующие средства к этому потрясающему существу, способному и на подлинную дружбу, и на любовь. Человек задумался. Это уже произошло. Обратного пути нет. Даже самое поверхностное знакомство с мировой историей доказывает, что следствием таких вот «раздумий» мир в том или ином смысле переворачивается.

7. Вернемся к теме совершенствования. Большинство НХ-шников заявляют, что невозможно правильно согнуть лошадь во время выполнения упражнения «плечом внутрь» и траверса, не контролируя ее голову. Как это удается вашим лошадям, у которых только кордео на шее, и как, например, вы объясните им разницу в сгибаниях во время выполнения «плечом внутрь / наружу» и траверса / ранверса?

Это им не удается. Пусть научатся говорить «мы не умееем», а не «это невозможно». Поясняю: вы, к примеру, не знаете японского языка. Но из этого же не следует, что японского языка не существует и что на нем невозможно говорить или писать?

Так и здесь. Боковым сгибаниям свободная лошадь учится без всяких проблем, как, впрочем, и всему остальному.

8. Что вы думаете об НХ-методах таких тренеров, как Парелли, Хэмпфлинг и Монти Робертс?

Если признаться абсолютно честно — то я вовсе не думаю об этих методиках. Все, где присутствует железо ил недоуздок, для меня не представляет ни малейшего интереса.

9. Кто были ваши учителя? Во второй главе DVD «Лошадиная энциклопедия» вы заявляете, что на Высшую школу сильное воздействие оказали индейцы. Как это могло произойти и как они обучали вас?

У меня было много учителей. На книге Марио Люраши, к примеру, есть надпись: «Моему лучшему ученику». Я учился везде, где мог, где видел новое и нужное — то, что могло бы мне облегчить конечную задачу. Я впивался в любые знания и умения с дикой жадностью и фантастическим энтузиазмом. Я никогда не рассуждал о качестве, или мастерстве, или человеческих особенностях тех, кто давал мне знания. Я не делал этого раньше — не сделаю и теперь, хотя у меня теперь очень мало общего с моими учителями.

Насчет индейцев. У нас сейчас идет профессиональный, специализированый разговор. А фильм «Лошадиная энциклопедия» создавался для многомилионной аудитории главного канала России. Естественно, в нем есть моменты «чистой беллетристики», ориентированной на широкого зрителя. Североамериканские индейцы — один из таких моментов. У них были талантливые мастера в лошадином деле, было — порой, очень редко — разумное и нежное отношение к лошади. Но мы не имеем никаких серьезных документальных свидетельств этого мастерства. Индейские заклинатели лошадей — очаровательная легенда.

Лакотский язык действительно воспринимается лошадьми очень хорошо, но не по причине того, что это язык части племен североамериканских индейцев, а лишь потому, что расположение гласных и согласных, количество рядом стоящих шипящих звуков и особенности фонетики легче для лошадиного уха, чем более мягкие и певучие языки.

10. Является ли Высшая школа реалистичной целью для любой породы лошадей? Вы хотели бы — в идеале — чтобы со всех лошадей сняли железо, или же на всех лошадях ездили бы только на кордео, или же чтобы все лошади в мире выполняли элементы Высшей школы на кордео?

Все движения Высшей школы — это движения свободной лошади, играющей или гневающейся. Лошадь любой породы способна выполнять эти движения. Более эстетично с точки зрения человека или менее — это уже другой вопрос.

Но для лошади вообще нет ничего более простого и естественного, чем курбет или песада, пиаффе или тер-а-тер. Для любой лошади. Элементы Haute Ecole — это, повторяю, всего лишь естественное пластическое выражение чувств лошади, и для нее нет ничего более свойственного и естественного, чем эти фигуры.

11. Неужели возможно научиться вашему методу, прочитав книгу, посмотрев DVD и общаясь на форуме?

Отчасти возможно. Возможно встать на очень правильный путь. Ведь все дело в духе и интеллекте. Скажу вам более: когда я учу — то я учу только человека. Я никогда сам не дотрагиваюсь до лошади своего ученика. Все, что он делает, он делает сам. Я могу лишь советовать и объяснять. Ученики мои делают феноменальные успехи и когда-нибудь оставят меня далеко позади.

Самое главное — это верное понимание лошади, умение ее слышать, бескомпромиссная ненависть ко всему, что причиняет лошади боль или унижение, безукоризненное знание лошадиной анатомии и биомеханики.

12. На вашем сайте я нашел биографию Липисины, Перста, Каоги и Ташунко. Сколько лет им сейчас?

Самый взрослый — Перст (Петя). Ему уже 14 лет, но он полон мощи, озорства и опыта. Липисине восемь лет, Ташунко — семь, и Каоги — шесть.

Для Haute Ecole — как это, наверное, уже понятно из вышеизложенного — годятся любые лошади любой породы. Важна не порода, а правильная конституция, здоровье и дух.

13. В каком возрасте можно начинать тренировать лошадей и когда они физически становятся способными выполнять такие упражнения, как пиаффе и прыжки в воздухе, подобные каприолю?

Работа в руках — самая простая; кранчи, растяжки, испанский шаг, укладки, усадки, первые попытки песадок возможны с любого возраста.

Пиаффе, сбор, подведение зада, караколь, кадраны, пируэты, испанская рысь — с того возраста, когда окончательно оформляется люмбо-сакральный отдел, то есть с шести лет.

Курбеты, тер-а-тер, каприоли, большие песады, левады — не раньше десяти лет.